Как биолог стал художником

Когда я был маленьким, многие думали, что из меня вырастет художник. Рано проявились способности к рисованию: видно, заработали отцовские гены. Отец мой был профессиональным врачом и профессиональным художником, учеником известных советских мастеров – Котова и Машкевича. Он-то и познакомил меня со всякими премудростями: с законом перспективы, с графикой, научил рисовать акварельными красками...

Раскройте шире окна глаз,
Ушей раздвиньте шторы,
Вселенная встречает вас,
Зовет в свои просторы.

Посещал я и кемеровскую студию рисования. Сразу был зачислен в старшую группу, потому что считался талантливым не по возрасту. Рисовал шарики, пирамидки, цветочки, а потом и портреты. Но это в конце концов надоело, я забросил рисование и все, что с ним связано. Занялся философией, увлекся наукой и полностью в нее погрузился. Есть такая наука о живых тканях организма – гистология, которой я и решил посвятить жизнь.

Закончил Томский медицинский институт, рано защитил диссертацию и в 1964 году переехал в новосибирский Академгородок. В то время никакого хобби у меня уже не было, разве что почитывал по привычке и для забавы философские трактаты. Вместо художественной литературы, которая всегда казалось мне чрезвычайно скучной. Да иногда слушал классическую музыку, которую очень любил, особенно в исполнении итальянских певцов.

Но вот кому-то сверху пришла в голову мысль позаботиться о здоровье наших ученых. А что лучше всего может поправить здоровье? Ну конечно же, футбол! А тут еще регулярные первенства Академгородка по этому виду спорта с участием профессионалов из города. Но чтобы туда прорваться, предстояло много поработать и прежде всего – набраться физической выносливости. Техника кое-какая осталась еще со школьных лет. Набрались, прорвались. В результате до сих пор хожу с поврежденными коленками и выбитой челюстью...

В характере три тысячи сторон,
Три тысячи неравноценных граней.
И это не случайный грай ворон,
Не беспорядочное сочетанье,
А гармоничной личности портрет...

Я был вратарем. И вот в одном из матчей вышел из ворот на перехват мяча. Перехватил, и соперник вместо удара по мячу крепко стукнул меня по голове. Голова долго гудела, зато на следующую ночь возникло непреодолимое желание ... рисовать!

И не просто рисовать, а в необычном стиле. Кое-что об этом я читал в советской печати, где сообщалось о том, что на буржуазном Западе ценятся картины, написанные ослиным хвостом или обезьяньей лапой. Но ослиного хвоста у меня не было, потому решил рисовать как положено, кистью и красками. Разыскал сохранившиеся от отца импортные краски, хороший ватман, колонковые кисточки отменного качества и приступил к созданию картины этакого сюрреалистического толка.

А вот из сонмища миров
Получены сигналы.
Не перекличка ли богов
В космических кварталах?

В одночасье создал, оценил – вроде бы неплохо, можно браться за следующую. Потом за третью, четвертую, пока не свалил сон. А наутро понес свои творения на работу и показал их знатоку модернистской живописи Грише Дымшицу. Он был обладателем коллекции книг на эту тему и даже огромного цветного альбома Сальвадора Дали, великого художника, о существовании которого я и представления тогда не имел. Гриша окинул мои картинки опытным взглядом и сказал: «Мне нравится!»

Вдохновленный такой оценкой я бегом бросился домой и, даже не пообедав, окунулся в творчество. А к краскам добавил еще и цветную тушь. Месяца два пробудившийся художественный зуд не давал мне покоя, отвлекая от науки, но потом возник некоторый баланс между работой и художественным творчеством.

Стал читать литературу о модернистах, кое-что нашел в антиквариате, кое-что прислали зарубежные друзья. У московского эмбриолога Сережи Васецкого была большая книга Уоддингтона о связи науки и современной живописи. Ее я не просто прочитал, но изучил и законспектировал. Понял, что в советской прессе клеветали на художников-модернистов, что они якобы не умеют рисовать. Потому сам стал много работать над техникой классического рисунка, рисовал с натуры, вспомнил про шарики и пирамиды.

Первым профессионалом, ознакомившимся с моими произведениями, был знаменитый фотограф Виктор Брель, приехавший из Москвы в командировку и бродивший по ночному Академгородку. Часа в два ночи кто-то посоветовал ему навестить Корочкина, который все равно не спит. Брель послушался и постучал в мою дверь. Мама испекла пирожки, мы поужинали, и я рискнул познакомить его со своим новым увлечением. Брель посмотрел работы и заговорил о выставке. Мне, однако, показалось, что об этом думать рановато.

Тем не менее в следующий заезд в Москву, где мне часто приходилось бывать, я взял с собой несколько картинок и показал их замечательной женщине-художнице Марине Дмитриевне Стерлиговой. Она была ученицей «звезды» советского модернизма Василия Ситникова, к тому времени эмигрировавшего во Францию и требовавшего поселить его прямо в Лувре. Марина Дмитриевна сказала: «Из десяти картинок две вполне приличные, и это очень хорошо».

Не насилуйте мозг,
Не считайте часы и минуты.
Мозг не терпит угроз,
Не выносит регламента путы.

Он не может творить
В мире пошлости, в мире бедлама.
Да и что же хранить,
Если нет ничего, кроме хлама?

Дайте пыл огонька,
Чистоту выражаемой ласки,
И польется река,
Засверкают волшебные краски.

Со своей подругой Ларисой Романовой я обошел в Москве все неофициальные выставки, которых было пруд пруди, понял, что пора писать маслом, и принялся за дело. Первая картина получилась – хуже некуда. Но я не падал духом и с третьей попытки нашел свой стиль и поймал, как говорится, кайф.

В очередном столичном вояже меня познакомили с нашим самым выдающимся авангардистом – Олегом Целковым. Мы с ним подружились, и я наведывался к нему в каждый следующий приезд вплоть до его эмиграции во Францию в 1976 году. Олег внимательно следил за моими занятиями живописью, давал ценные советы и, считаю, существенно повлиял на формирование моей художественной индивидуальности. И вскоре пришла пора выставок. Сначала в Академгородке, потом в молодежных центрах Казани, Москвы. Картины мои нравились. Это было приятно и стимулировало к созданию новых полотен.

В 1980 году я переехал в столицу и окунулся не только в научную, но и в художественную жизнь. Познакомился с художниками с Малой Грузинской, чьи картины коммунисты давили бульдозерами. Один из них, Дима Барабанов, встретил меня особенно дружески. В подъезде дома, где размещались выставки модернистов, он открыл бутылку с вином и, отпив глоток, передал мне: «Давай, Леонид, привыкай!» По его совету я принес свою картину на выставку.

А вот немыслимая вязь,
Не видимая глазу.
Не генетическая ль связь
Всех сущих тварей сразу?

До нас сквозь миллионы лет
Доходит родственный завет
Предшественников в роде.
Все выражено в коде.

Все эти «что» и «почему»
Вписать бы в наши святцы.
Здесь просвещённому уму
Есть чем ещё заняться

Комиссия была строгая, смотрели придирчиво. и вдруг встал всем известный художник Глухов и сказал: «А что, ребята, надо брать!» Потом я еще раз участвовал в такой выставке. Были и персональные – в Московском молодежном центре, в Мальтийском посольстве, в новосибирском Академгородке. Познакомился со многими художниками, известными коллекционерами.

В гости ко мне захаживали и иностранцы, хотели купить некоторые работы. Продавать было как-то неудобно: все же получал приличную зарплату. Поэтому картины я не продавал, а менял на антикварные книжки по религии, философии и истории живописи. Раздобыть их было непросто, и я предоставлял это право «покупателям». Кроме того, для иностранцев существовал спецмагазин, где торговали книгами, простому советскому человеку недоступными, туда-то я их и отсылал. Многие картины просто раздарил, так что лучшие, на мой взгляд, работы оказались на Западе – во Франции, в США,

Англии, Германии, на Мальте. Репродукция одной из моих картин («Троица») попала даже в Антологию советской живописи, благодаря хлопотам упомянутого уже Виктора Бреля. Так что у меня с тех пор появилось «законное» право именовать себя не только ученым, но и художником.

Автор стихов – Соломон Александрович ФРИДМАН, ученый-физик и поэт. Работал в области энергетики, занимался автоматизацией управления Серпуховским ускорителем. Автор книг о нобелевских лауреатах и толковых словарей русского языка