В поисках Великой Венгрии. Пушная пора

Мы продолжаем публикацию отдельных глав готовящейся к изданию исторической повести М. Ф. Косарева «В поисках Великой Венгрии». Произведение написано в необычном для ученого литературно-художественном стиле. При этом автор стремится не отступать от исторической правды

Пушная пора

Шесть дней никто не видел солнца, мир накрыла тяжелая свинцовая муть. Вода низвергалась сверху сплошным ливневым потоком. Стала выходить наружу подземная вода, образуя новые родники и истоки, собираясь в урманных и луговых низинах новыми озерами. Все вокруг захлебывалось от избытка влаги. Казалось, верхние и нижние боги объединились в общем желании наслать на землю очередной Всемирный Потоп. Но утро седьмого дня встретило людей ясным небом, светлым солнцем. Снова открылась взору Божественная Долина, чистая, незамутненная, с темной синью озерных окон, с золотыми лесными островами.

Все знали, что за немногими погожими днями придут холодные ветры с мокрым снегом, а следом — долгая белопольная зима со злыми морозами. Боясь упустить время, Рач послал своих людей в Лайганское и Эмдерское селения известить о совместном молении об удаче в предстоящих зимних охотах.

Мужское население всех трех селищ прибыло к устью Лайгана, обозначавшему, как считалось, середину Эмдерского владения. Дальше поплыли совместно на другую сторону Эмдерской протоки, где в пяти полетах стрелы от пойменного берега вздымался к небу высокий материковый останец. Там обитал в своем заместительном теле Ене-ики — Большой Старик, богочтимый предок, бывший в своей первой земной жизни великим шаманом, а после смерти удостоенный по милости верхних богов звания Духа.

Ас-яхи приравнивали Ене-ики по силе и величию к богатырскому богу Паирахте и часто называли Орт-ики — Князь-Старик, хотя богатыри, слыша об этом, недовольно морщились. Тем не менее, высокородное эмдерское семейство не противодействовало кощунственной подмене, справедливо полагая, что их великий небесный отец одинаково равнодушен как к приязни простолюдинов, так и к их неприязни, если бы кто-либо из низкорожденных осмелился ее проявить.

Перешли прибрежную согру, затем по пологому склону дикий буреломный лес. Двигались молча, ведомые Рачем, лучше других знавшим расположение ловчих ям и самострелов, охранявших подступы к жилищу кумира. Наконец глазам идущих предстала беломшаная дюна, поросшая чистым боровым лесом. На гребне — гигантская сосна. Под ее сенью приютился бревенчатый домик на высоких столбяных ногах. У подножия лестница — бревно с семью зарубками-ступенями. Трижды поклонились жертвенному дереву и священному жилищу. Прислонив лестницу, Рач и Гында поднялись наверх, к богочтимому духу.

Идол стоял на дощатом возвышении у передней стены. Невысокий, в два локтя. В железной шапке и большеразмерном халате с подвернутыми полами. Непомерно длинные рукава свешивались с помоста до самого пола. Над резными овалами глаз крутое надлобье, отягощенное широким плоским носом без переносицы. Рот выглядит третьим глазом и обозначен таким же поперечным овалом. В помост-престолье воткнуто несколько железных ножей. Здесь же две деревянные чаши с разложившейся от давности жертвенной кровью.

Пока люди ломали сухостой для костра, Рач с Гындой переодели идола. Сняли железную шапку, халат. Когда развязали последнюю опояску, из-за пазухи на престолье и жердяной пол со звоном посыпалось мелкое медное литье: кольца, бляхи, наконечники стрел, фигурки животных, птиц. Ене-ики предстал во всей своей неприглядной древесной наготе: остроголовый, руки — короткие беспалые обрубки, внизу невысокий срединный вырез, разделяющий ноги, под животом — толстый прямой сук, изображающий мужской детородный пест.

Голого истукана одели в чистый красный кафтан, опоясали новыми шелковыми лентами. Собрали с престолья и пола выпавшие при переодевании вещи, вернули за пазуху, присовокупив пару серебряных серег, серебряный перстень, медный наконечник стрелы. Повесили на боковую стену соболью, кунью шкуры и лисьи: две красные, одну черную. Взяв прежний халат со старыми опоясками, спустились вниз.

Гында и еще один ас-ях подвели к дереву упирающегося оленя, повернули на полдень. Рач, завершив молитвенные призывы, махнул помощникам рукою. Те привычно и споро совершили требуемое обычаем жертвенное заклание...
Вываленные в берестяные судки внутренности испускали пар и запах крови. Прежде чем дать знак к началу сыроядения, шаман взял две чаши, покрошил туда кусочки легкого, печени, почки. Из одной покормил огонь, другую опрокинул на комель священного дерева. Наполнил третью чашу, отнес в жилище Орт-ики. Обмакнул пальцы в кровяное месиво, умастил рот и лицо кумира.

После жертвенной трапезы повесили на ветвь сосны оленью шкуру, снятый с идола халат, ленты. Поклонившись дереву, огню и жилищу духа, Рач передал просьбы и желания собравшихся:

— Живущий в светлом мире Ене-ики, славный родоначальник, добрый покровитель! Мы принесли тебе посильные дары, насытили жирным мясом, красной кровью, почтили своими восхвалениями. Сделай обильным зимний промысел. Пусть урманы не скудеют мясным и пушным зверем. Пусть наши мужчины будут удачливы в охоте.

Два дня спустя, опережая ледостав, старейшины, заранее договорившись меж собою, отправились в Эмдер-вош условиться насчет княжеской пушной доли. В разные годы она колебалась сообразно численности зверя и в соответствии с даруемой богами удачей. В средний по добычливости год на каждый лук полагалось девять соболей. Соболий взнос можно было заменить бобровым из расчета один бобр за три соболя, беличьим — семьдесят белок за соболя, куньим — две куницы за соболя, красной лисою — две за соболя, черной лисою — одна за два соболя. В хорошие годы княжеская доля возрастала до двенадцати соболей на лук, а то и более.

После гибели Ендыра и троих других братьев-богатырей в Эмдерском владении княжил молодой Яг. Старейшины просили его положить семь соболей на лук, ссылаясь на неурожай ореха и лиственничной шишки. Яг согласился не споря, и стариков несколько удивило равнодушие Яга к своей выгоде. Они объяснили это горестным потрясением в связи с гибелью эмдерской богатырской семьи.

Как только снежный покров окончательно утвердился на земле, мужчины уложили на нарты охотничью снасть, пищевой запас, стали на лыжи и, волоча санную поклажу, отправились лесовать в дальние урманы. С ними ушли все собаки, кроме не искушенных в охотничьем деле недорослей и старых, теряющих нюх псов. Ас-яхские собаки умели не только выслеживать и держать дичь. Они извещали о грозящей опасности, отгоняли злых духов, защищали хозяина от хищного зверя, согревали его в холодных ночевках, помогали тянуть тяжелую санную поклажу.

Из селения леулцы вышли в две стороны: одни направились к северу, вдоль борового берега Эмдерской протоки, другие, в их числе Ортан с братьями, — на запад, в урманную глубь, примыкающую к стране махумов. С сыновьями шел старый Рач. Предполагалось, что он будет с ними лишь первые десять-двенадцать дней — только до окончания бобровой охоты. Этот промысел требует особого уменья, и старик опасался, что без его помощи не умудренные должным опытом сыновья не смогут перехитрить умных бобров.

Сначала все были в одной веренице, потом от нее стали отрываться по трое-четверо охотников — те, кому подходила пора торить лыжню к своему семейному охотничьему угодью. К концу второго дня строго на запад, в сторону Каменного Пояса, шло лишь семейство Рача — переднее звено распавшейся цепи.

Вечер тихий, безветренный. Мороз теснит дыхание, склеивает инейным наростом брови и ресницы. Рач выбрал поляну для ночлега — старую гаревую плешь. Велел свалить пару сухостойных сосен, разрубить на бревна. Устроились меж пламенеющих длиннобревных кладок, пожевали строганину, запивая из куженьки топленой снеговой водой. Завернулись в меховые одеяла, но уснуть не довелось.

В звездной дали все ярче и шире разгорался прекрасный и страшный небесный костер. Он надвигался с полуночной стороны, медленно, неотвратимо. Сначала на краю неба высветилась зеленоватая дуга, заключившая в себя непроницаемую тьму, и это был вход в Преисподнюю. Дуга делалась все ярче, радужнее, потом выбросила к югу длинные светло-зеленые лучи, концы которых зажгли широкую колеблющуюся ленту. Дуга и лента заполнили северную часть неба, протянули вперед новые лучи. Лента колыхалась многоцветным занавесом, переливалась шевелящимися складками, закручивалась немыслимыми спиралями, истончалась, разрывалась на легкие туманные куски, сквозь которые начинали мерцать звезды. Но внезапно все вверху вспыхивало с новой силой, расцвечивалось чарующими живыми красками, текло на юг сплошной огненной рекой, одновременно приближаясь к земле, и казалось, верхний огонь вот-вот сольется с пламенем земного костра. Но сияние отдалялось, бледнело, таяло, открывая звезды, и вдруг под дуновением невидимого небесного ветра опять загоралось божественными огнями, все снова приходило в движение, дышало и цепенело, рождалось и умирало...

Охотники лежали, скованные сладостным ужасом, уверенные, что стоит на мгновение закрыть глаза, и небесный огонь тотчас коснется их, и вслед за этим все живое навсегда растворится в пламенеющей вселенской бездне. Небо погасло с наступлением рассвета. Путники спешно покинули колдовскую поляну, притянувшую к себе сокровенное знамение иных миров...

Шли молча, лишь скрип снега нарушал тишину еще спящего леса. Прямо из-под ног, взметая снег, вырвалась стая белых куропаток. Тяжело хлопая крыльями, скрылись в густохвойной чаще. Тут же из ближнего куста выскочил заяц, спросонья прыгнул прямо на людей, метнулся в сторону, налетел на ель. Совсем ошалев от ужаса, перемахнул через Ваяха, стреканул в ту же кустистую поросль, где таился раньше. Собаки запоздало взлаяли, кинулись следом, но, устыдившись своей растерянности, остановились, виновато виляя хвостами. Дальше шли легко, ходко, с разговорами. Рач выразил уверенность, что при столь резвом ходе придут к зимовью в середине дня.

Шелохнулась еловая кисть, наземь просыпался снег. На буровато-серый ствол выскочила белка. Красиво изогнувшись, повернула голову к идущим. Одноухий Ваях с лаем бросился к дереву. Ортан сердито окликнул его, пес обидчиво взвизгнул, вернулся назад, недоумевая по поводу странного поведения хозяина. Старые собаки, не раз ходившие на зимний промысел, вопросительно взглянули на охотников и, догадавшись, что те по каким-то причинам решили пощадить рыжую хлопотунью, стали обнюхивать чей-то стершийся след, как будто происходившее наверху было им совершенно безразлично. Может, вспомнили, что по законам людского племени, по пути в бобровое селение нельзя обижать встречных зверей: бобры, проведав о чинимых обидах, сразу поймут, что идут плохие люди с худыми намерениями. И тогда не будет хорошей охоты.

Между тем, белка, угадав мирный настрой непонятных двуногих существ и их лохматых волкоподобных спутников, выглянула из-за ствола. Ортан приотстал, любопытствуя, что будет дальше. Пробежалась по развесистой лапе. Села в конце, подняла султаном хвост, покачалась, роняя снег. Вернулась к основанию ветви. Уселась на задние лапки, умылась, погрозила передней. Сверкнула бисеринками глаз, метнулась по стволу вниз. У комля резко повернулась, хоркнула и, расстилая хвост, понеслась обратно. Скрылась в густой хвойной зелени, уже невидимая, швырнула в Ортана шишкой. Зацокала сердито, давая понять, что представление закончено и назойливому зрителю пора идти своей дорогой.

Живя на дереве, высоко от земли, в преддверии неба, белка более других земных тварей способна угадывать волю богов. Зная об этом, ас-яхи внимательно наблюдают беличью жизнь, отчего извлекают для себя немалую пользу. Приметив, что белка устраивает гнездо выше обычного, тотчас смекают: предстоящая зима будет буранная, многоснежная. Когда основывает свой приют низко от земли, надо ожидать малоснежную зиму. Если утепляет жилье с особым тщанием, следует готовиться к суровой зиме, с долгими холодами и трескучими морозами.

В местных урманах водилась преимущественно рыжая белка. Но встречалась темная и серая. Последняя ценилась выше других. Незрячий Нах сказывал, что родом она из Страны Золотых Гор и посещает ас-яхские края не от нужды, а из любви к дальним странствиям. Но попав на чужбину, начинает тосковать по родине и вскоре возвращается обратно. Земля там достигает неба и любима богами. На золотогорном поднебесье, в Начале Начал, бьют источные струи Оби, Иртыша и других великих рек. Люди той страны не знают голода и черных болезней. Каждый выбирает себе занятие по душе: одни пасут копытный скот, другие возделывают землю, третьи охотятся на лесного зверя, четвертые извлекают из горного нутра золото, серебро, железо, медь и оловянный камень. Лесные угры называют эту страну Мортим-ма, но никто из них там никогда не бывал.

Дважды пересекли чистую строчку собольего следа. Видели и самого соболя, мелькнувшего темной молнией по гребню длинной колодины. Впереди, пересекая путь, проскакал ушастый беляк, следом меж кустами мелькнула огненно-рыжая спина. Заметив людей, лиса приостановилась, повернулась белой грудкой и, махнув хвостом, скрылась среди деревьев.

На соседней поляне путаные печати лисьих лап, разрытый местами снег. Все ясно: мышковала здесь, пока пробегавший мимо заяц не отвлек от привычного утреннего занятия. Около одной ямки валялась задушенная ласка — главный соперник лисы в охоте за мышами. Белой змеею вьется ласка по подснежным мышиным ходам, и ни одна гуляющая по ним полевка не уйдет от такого охотника. Сегодня маленькой хищнице не повезло. Уснув после сытного завтрака в снежной пещерке, попала в лапы более сильного хищника.

Ас-яхи не бьют ласку: шкурка ее слишком мала, тонка, не обладает должной прочностью, но зверек считается весьма полезным. Люди бывают довольны, если ласка поселяется под полом их жилища или амбара. В этих случаях мыши, расхищающие пищевой запас и портящие меха, умеряют свои бесчинства.

Лес поредел, снег на полянах заискрился под солнцем, по белому полю пролегли серые тени. Неугомонный Ваях рванулся в сторону, суетливо закружил вокруг одиночной лиственницы. Сел, уставясь вверх, заерзал хвостом по неслежавшемуся порошистому снегу. Нетерпеливо взлаивал, оглядываясь на охотников. Из-за приствольной ветки настороженно смотрели вниз черные недобрые — хищные глаза. Плоская головка, округлые ушки, желтое пятно под горлом.

Куница — гроза боровой дичи, самый злобный и жестокий зверь в тайге, превосходящий кровожадностью даже соболя. Неустанно рыскает верхом и низом, истребляет в гнездах неоперившийся птичий молодняк, выпивает яйца, скрадывает на ночевках взрослых птиц — рябчика, куропатку, тетерю, глухаря. Схватив жертву, перегрызает затылок и, прежде чем съесть, выпивает теплую кровь. Не любит строить собственных гнезд, а скитаясь по округе, ночует то в беличьем, то в птичьем гнезде, предварительно сожрав хозяев. Если бы боги создали куницу величиною не с соболя, а с рысь или росомаху, не было бы в тайге страшнее зверя. И беспощаднее.

Охотники порой встречают ее в не подходящих для этого зверя местах: среди болот, на безлесных речных островах. Случается так потому, что куница, вцепившись в спину спящего глухаря, принуждает того взлететь и нести ее на дальнее расстояние — до тех пор, пока выбившаяся из сил птица не падает где-нибудь в незнакомом месте, чтобы составить обед неблагодарному седоку.

Ортан окликнул упорно сидящего под деревом Ваяха, и пес нехотя последовал за ним. Подобная строптивость, обычная в собачьей молодости, не внушала опасений. Ортан знал: проведя зиму в лесу с охотниками в опытном собачьем окружении, Ваях станет настоящим охотничьим псом, достойным сыном своего отца Елтампа.

Ни у одного таежного народа не было собак, превосходящих в охотничьем уменье ас-яхских псов. Они обладали хорошим слухом, чутким обонянием, острым зрением. Были послушны, умны, преданны. Гнали по черностопу и белотропу в нужное охотнику место оленя и лося, держали, сколько потребуется, на доступной выстрелу высоте пушную и пернатую боровую дичь. Не кидались к дереву с безудержным лаем, а старались не спугнуть, не обратить в бегство. Сев на снег и неотрывно глядя на затаившуюся жертву, коротко потявкивали, призывая хозяина.

Лес расступился, открыв долгожданное зимовье. Не дойдя нескольких саженей, остановились, откинули на спины наголовники малиц. Рач приблизился к бревенчатому строению, трижды обошел вокруг — по ходу солнца. Отстукал лыжным посохом углы, попросил:

— Теперь уходите, это наш дом, мы тут жить будем.

Уйти должны были духи, занявшие зимовье, пока оно пустовало, ибо дом без обитателей все равно что человек без души. Люди были благодарны духам за то, что, поселившись здесь в их отсутствие, не дали жилью умереть, и те обычно без сопротивления уступали его новым постояльцам.

Почти половину помещения занимали широкие нары. Под потолком на ремнях две жерди для сушки одежды. В переднем углу — полка. Войдя, поставили на нее сундучок-корневатик со священными принадлежностями. Пока Ортан ломал дрова, а отец разводил огонь в очаге, Нарма и Ветлули, взяв роговую пешню, пошли к речке долбить прорубь. Оживив очаг, Рач послал младшего сына городить укрытие для собак. Вернулись Нарма и Ветлули. Принесли воду в туесах и ледяную пластину для оконной дыры.

Утром Рач повел сыновей в бобровое селение. Взяли все четыре нарты, положили меховую постель, топоры, пешни, рогатины, еду на десять дней. Каждый нес в руке три прутика — березовый, осиновый, таловый. Временами Рач вопрошал идущих:

— Куда лежит наш путь?

— Мы идем с гостинцами в дружественное селение, где живет славный бобровый народ! — хором отвечали сыновья.

Своим образом жизни бобры сродни людям и даже превосходят их во многих уменьях. Запруживают реки и поддерживают их на нужном уровне. Устраивают под водой склады древесного корма, спускаются к ним зимою через норы, идущие из нижней части жилища. Легко валят деревья, распиливают на бревна и, оценив их достоинство, доставляют либо к плотинам, либо к жилью, либо к пищевым кладовым. Дома их много крепче и неприступнее ас-яхских, ибо бобры искуснейшие строители.

Ортан слышал от старших, что бобры любят ходить друг к другу в гости, празднуют свадьбы, делают своим детям деревянные игрушки, изготовляют всякую домашнюю утварь. Хоронят сородичей на особых бобровых кладбищах. Нередко воюют между собою и договариваются о мире. Имеют рабов. Бывалые охотники легко отличают их от других бобров по чрезмерной худобе и сильно потертой спинной шерсти. Но в стариковских рассказах очевидное переплеталось с невероятным, прямое слово — с иносказанием, и никто из ас-яхов, слушая их, не мог определить, где кончается быль и начинается небыль.

Шли полдня вдоль Мах-еги. Прямее было по речному льду, но он был еще непрочен и в самых надежных местах едва достигал двухвершковой толщины. Выбрали место для лагеря и, бросив здесь часть имущества, перешли на бобровый берег. Куполообразное жилище прилепилось к толстому старому дереву с выпирающими наружу корнями, слилось с комлем и корневым переплетением в единое целое. Ширина купола в основании не менее четырех саженей, высота на голову превышала рослого не по ас-яхски Ортана. Сложенная из разновеликих коряжистых бревен, скрепленная вязкой илистой грязью, бобровая юрта и летом была недоступна никакому зверю, даже медведю, а зимою, скованная морозом, не уступала твердостью камню и железу. Склонив голову в приветственном поклоне, Рач сказал:

— К бобровому народу люди ас-яхской земли в гости пришли. Никуда не уходите. Ждите нас.

После такой речи бобры, чтущие правила гостеприимства, не могли покинуть дом в течение семи дней. Старик спустился обратно на лед, долго ходил вдоль берегового склона, выискивая по одному ему известным признакам, где подо льдом выходят в воду тайные подземные лазы.

Весь следующий день заготовляли колья, жерди. Рач наметил две линии — справа и слева от бобрового дома: здесь речку должны пересечь по дну два еловых ограждения, чтобы бобры не ушли через запасные норы к дальним полыньям и застрехам. Закончив с городьбою, полдня скалывали в прибрежье лед, от частокола до частокола. Пристроили к обнаруженным лазам полукруглые заборы-котцы из кольев, удалив предварительно оттуда весь бобровый корм. Когда вода в котцах подернулась льдом, пробили в нем маленькие дырки, вставили свежесрезанные ивовые прутики. Наутро извлекли наружу и убедились, что все объедены, значит бобры не покинули свое обиталище.

После этого сторожили котцы неотрывно, при рогатинах, разводя ими рождающуюся на поверхности ледяную пленку. Бобры вышли ночью при свете полной луны. Их обнаружили по всплескам и шатанию котцовой загороди. Пока убегающий старик-самец мешкал у лаза, пытаясь пропустить впереди себя супругу, Нарма и Ветлули закололи их рогатинами.

Утром разобрали котцы и положили добычу на нарты, брюхом вверх, чтоб не вышла священная бобровая струя. В зимовье прибыли через пять дней, добыв еще двух бобров.

Рач не торопился обратно в Леул-пугл. Помог сыновьям отладить охотничью снасть, выбрать места для ловушек. Осмотрел наличный запас стрел. Преобладали беличьи — томары, пригодные также на соболя, куницу, горностая и другого мелкого пушного зверя. Вместо острия беличья стрела оснащена тяжелым тупым набалдашником из капа или кости, чтоб не дырявить шкурку. Добывали белку между делом, при обходе ловушек, когда облаиваемый псом зверек открывался на дереве для верного убоя. Во всех других случаях от тупоголовой беличьей стрелы мало проку: недальнобойна, с трудом находит дорогу в густохвойном верху. Крепкая на удар зимняя белка часто успевала, падая, зацепиться лапкой за ветку, и достать ее в хвойной гуще с помощью шеста или второй тупой стрелы было весьма трудно, а то и вовсе невозможно.

Самая удобная и добычливая охота — ловушкой. Берут два половинных бревна. Первое кладут плоскостью вверх, второе на него, плоскостью вниз. Приподнимают конец верхней плашки, закрепляют на легкой опоре. Привязывают к последней гриб, кедровую шишку или иное беличье лакомство. Белка хватает приманку, нарушая устойчивость сооружения. Верхняя плашка падает на нижнюю, прихлопывая доверчивого зверька.

Соболя тоже порою давила коварная беличья ловушка. Чаще же таежного красавца подстерегают на снегу и гонятся по следу с собакою, пока увертливый хищник не юркнет в корневую щель или под колодину. Тогда ставят у выхода нитяную сеть. Устав от долгого сидения, зверь выбегает на волю, запутывается в ней, и тут надо немедля убить его, иначе вмиг разгрызет некрепкие ячеи, и изнурительная гонка повторится сначала. Если соболь долго отсиживается в своем убежище, можно выкурить дымом.

Куницу, предпочитающую ходить верхним путем, преследуют по рони — роняемым ею с веток хвоинкам и снегу, который, падая на свежую порошу, делает едва заметные ямки, указывающие направление верхнего следа. Если кунице наскучит верхний бег, и она затаится в дупле или в беличьем гнезде, можно выманить ее, постучав лыжным посохом по стволу дерева. В конце концов, зверь, отчаявшись уйти верхом, переходит на нижний путь, и тут бдительный пес настигает его.

Завершив все дела, Рач собрался в обратную дорогу. Прощаясь у зимовья, давал последние советы:

— Если лось перейдет соболью тропу, не сбивайтесь на лосиную дорогу, потому что собаки станут терять старый след на перепутьях и впредь не добудут ни соболя, ни лося.

Не пускайте собак по росомашьему следу, ибо этот зверь нечист и презрен богами. Окруженная псами, она не вступает в честный бой, а испускает столь мерзкое зловоние, что собаки бегут от нее с жалким визгом и с той поры утрачивают смелость, глаза их теряют зоркость, а нос перестает ощущать запахи.

Однако если увидите это зловонное существо рыскающим вокруг лабаза, сразу убейте, иначе пищевой запас будет частью расхищен, частью изгажен.

Убив презренного зверя, не пренебрегайте его шкурою. Она обладает столь великой крепостью, что ни собака, ни волк не в состоянии прокусить ее...

Сыновья стояли в почтительном молчании, хотя слышали подобные наставления не первый раз. Закончив, отец махнул рукой и, не оглядываясь, заскользил на восход, в сторону селения. Прежний след замело снегом, и старик шел пока по своей вчерашней лыжне, проложенной в поисках заячьей тропы. Впереди из кустарника взлетело несколько ворон. Покружившись, выжидательно уселись на мертвую лиственницу. Рач, оставив сани с поклажей, спустился в знакомую низинку, густо заросшую молодым ивнячком. Вынул из настороженной вчера петли мертвого зайца с выпученными глазами и проклеванным боком. Вернувшись к нарте, сунул под перевязочный ремень. Немного спустя увидел висящего в силке рябчика, но прошел мимо, надеясь, что замеченная им добыча останется в сохранности до очередного обхода ловушек сыновьями.

На третий день к вечеру обстукивал лыжи у порога своего жилища.