В переплетении времен и судеб: ученый-«травник» Георг Вильгельм Стеллер

Европейцам XVIII в. огромные просторы России представлялись как terra incognita – ​земля неизвестная, где можно разбогатеть и осуществить самые смелые честолюбивые мечты. И ученые в этом смысле не были исключением. Ведь сам император Петр I, заложивший основы государственной науки, в речи по поводу своего избрания членом Парижской академии наук в 1721 г. сказал: «Мы ничего больше не желаем, как чтоб через прилежность, которую мы прилагать будем, науки в лучший цвет привесть».

В Академии наук и художеств, созданной в Санкт-­Петербурге в 1724 г., условия для работы приглашаемых ученых были очень неплохие. Ведь Академия с самого начала создавалась государством и находилась на его содержании, тогда как в европейских странах подобные академические учреждения работали на самофинансировании.

Г. В. Стеллер: «Прострел (Pulsatilla) с анемоновидными листьями и оранжевым цветком сибиряки, растерев, кладут на ночь, на любую часть тела и таким образом лечат пузыри и язвы. Это у них, кроме того, является средством, ничего не боясь, вызвать болезнь и таким образом уклониться от военной или другой службы. Они, сделав себе рану, берут несоленое сливочное масло, смешивают с желтым воском и накладывают на раненое место. Намазавшись так, они остаются два или даже три дня и затем полностью выздоравливают. Русские называют это растение “ветреница”»

Обязанности академиков были несложные: четыре часа в неделю читать публичные лекции, представлять свои «рассуждения» для членов Академии и дважды в неделю присутствовать на академических собраниях. И, конечно, выполнять поручения, связанные с той отраслью науки, которой занимались профессора. Контракт заключался на пять лет, академики (профессора) получали приличное жалованье, а сверх того – ​жилье, свечи и дрова за счет Академии. В случае продления контракта можно было надеяться на солидную прибавку, а во время экспедиции жалование удваивалось.

В то время в разоренной вой­нами Европе профессора известнейшей Французской академии кормились платой от учеников, а Прусская академия существовала благодаря средствам от продажи календарей и от благотворительных мероприятий. Не поэтому ли Бернулли-отец, провожая своих гениальных сыновей в варварскую Московию, напутствовал их словами, что «…лучше несколько потерпеть от сурового климата страны льдов, где приветствуют муз, чем умереть от голода в стране с умеренным климатом, в которой муз обижают и презирают».

Другим мотивом для предприимчивых европейцев был поиск сокровищ. Уже в то время Московия, а вернее, Сибирская Тартария, виделась кратчайшим путем в Индию, к богатствам Востока.

Уже в начале XVII в. в Голландии были впервые опубликованы подробные карты территории России. Так, в 1612 г. в Амстердаме географ, картограф и издатель Гессель Герритс опубликовал сборник статей под заглавием Beschryvinghe Vander Samoyeden Landt in Tartarien («Описание Страны Самоедов в Тартарии»), в который вошли две статьи, посвященные Сибири, написанные голландским купцом и путешественником Исааком Массой. В первой повествуется о покорении Сибири и о начатой Строгановыми русской торговле с местными туземцами, во второй помещено краткое описание путей, ведущих из Москвы в Сибирь, рек северо-­востока и перечень основанных москвитянами сибирских городов. Статьи Массы явились для западного читателя настоящим открытием и сразу же были переведены на многие европейские языки. Что послужило их источником и первоосновой? Согласно последним исследованиям, в голландских чертежах очень многое было заимствовано непосредственно из чертежей, входивших в общий комплекс картографических документов «Старый чертеж» Московского государства. Сам Масса признавался: «Я опишу сколько мне возможно дорогу из России в Сибирь, но я должен сказать, что мне было невозможно узнать больше. То, что я знаю, я собрал с величайшими усилиями и я обязан этим дружбе некоторых лиц московского двора, которые из расположения ко мне доверили мне эти сведения, долго колебавшись, прежде чем мне их дать. Это могло стоить им жизни, потому что русский народ крайне недоверчив и не может вынести, чтобы открывали тайны его страны» (Красникова, 2010)

В XVII–XVIII вв. процветал географический шпионаж. Вот лишь некоторые примеры. В 1671 г. курляндец Яков Рейтенфельс выкрал в Посольском приказе, через переводчика Андрея Виниуса, сведения о дороге из Москвы в Пекин, которые перепродал папской коллегии в Риме. Двумя годами позже посол бранденбургского двора Иоахим Скультетус «достал» список отчета дипломата и путешественника Федора Байкова о его путешествии в Китай.

В Стокгольм попала и секретнейшая карта «Чертеж всей Сибири до Китайского царства и до Никанского», которая была создана в 1672 г. В описании к этой карте под названием «Список с чертежа Сибирской земли» рассказывалось о «новых землях Сибирского государства, в которое оно время и каким случаем досталось за Московское государство и какое в той земле положение…» и упоминались конкретные данные о возможности морского плавания из устья Колымы к устью Амура.

И все эти люди превозносили несметные богатства Сибири, что привлекало не только авантюристов, но и естествоиспытателей, которые видели в этом загадочном крае возможность удовлетворить свое научное любопытство и сделать новые открытия.

В «страну льдов, где приветствуют муз»

1732 г. был обозначен двумя датами, важными для российской науки. В немецком городе Галле 23‑летний кандидат богословия Георг Вильгельм Стеллер, увлекшийся наукой ботаникой, начал всерьез подумывать о дальних путешествиях. Он только еще не решил, куда отправиться – ​в Америку или в Сибирь. И то и другое было привлекательно и, как знать, денежно.

В декабре того же года 22‑летний Степан Крашенинников, студент московской Славяно-­греко-латинской академии (в те времена более известной как Заиконоспасский училищный монастырь), в числе пяти наиболее талантливых и способных к наукам учеников был отправлен в Санкт-­Петербург для участия во Второй Камчатской экспедиции. Пути этих молодых людей соприкоснутся лишь через несколько лет, но нити их судеб уже вплелись в единую прядь. И каждому для осуществления своих надежд предстоял длинный и тернистый путь.

ВТОРАЯ КАМЧАТСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ Вторая Камчатская экспедиция (1733–1743 гг.) была организована по предложению капитан-­командора Витуса Беринга, представленному в Адмиралтейств-­коллегию и Сенат вскоре после окончания Первой Камчатской экспедиции (1725–1730 гг.). В состав отрядов экспедиции 1733–1743 гг. под общим командованием Беринга входило более 500 ученых, офицеров, матросов, солдат, геодезистов и других участников, а вспомогательный персонал, задействованный по ходу работ, насчитывал несколько тысяч человек.
Для выяснения возможностей Северного морского пути, изучения Северного Ледовитого океана и арктического побережья Азии было организовано четыре северных отряда. Первый тихоокеанский отряд совершил плавание к берегам Северной Америки на пакетботах «Св. Петр», где плыл сам капитан-­командор, и «Св. Павел».
На обоих судах находились сотрудники Академии наук: на «Св. Петре» адъюнкт Г. В. Стеллер, составивший описание этого путешествия; на «Св. Павле» – ​профессор Л. Делиль де ла Кройер. Независимо друг от друга, но почти одновременно оба судна, потерявшие друг друга в тумане, достигли берегов Америки и открыли ряд островов (Каяк, Кадьяк, Шумагинские, Командорские, архипелаг Александра, Алеутская гряда и др.).
Во время обратного плавания и зимовки после повреждения судна на острове, названном позже именем Беринга, умер капитан-­командор и 45 из 77 членов экипажа «Св. Петра». В условиях многочисленных трудностей и лишений свои лучшие качества проявил Стеллер, который, исполняя обязанности врача, не прекращал и научных занятий. Им, в частности, во время зимовки открыты, описаны и зарисованы редкое животное из отряда сирен (стеллерова корова) и большой очковый баклан, вскоре полностью истребленные. Значительными были и потери экипажа «Св. Павла»: 15 его членов пропали без вести на одном из островов архипелага Александра (вероятно, их убили индейцы), еще шесть человек, в том числе астроном Делиль де ла Кройер, умерли от цинги.

По: (Элерт, 2007)

Георг Вильгельм Стеллер (правильно – ​Штеллер) родился в 1709 г. в небольшом баварском городке Виндсхайме, в многодетной семье кантора и органиста церкви Святого Килиана. Учиться он начал с пяти лет и с раннего возраста поражал мирных бюргеров своей ученостью.

Как лучший из учеников местной гимназии, он в 1729 г. поступил в Виттенбергский университет, бывший в то время одним из важнейших теологических центров Европы. Стеллер даже был именным стипендиатом магистратуры Виндсхайма, однако из-за случившегося в 1730 г. сильного пожара, нанесшего городу большой ущерб, выплата стипендии прекратилась. В Виттенберге Стеллер не только изучал богословие и упражнялся в риторике, но и начал серьезно заниматься медициной и ботаникой.

Одновременно он начал понимать, что университет уже не способен удовлетворить его тягу к получению новых знаний. После некоторых колебаний он выбрал факультет теологии Университета Галле близ г. Лейпцига, который был одной из колыбелей немецкого Просвещения, где в свое время учился и первый президент Санкт-­Петербургской академии наук Л. Л. Блюментрост. Там он посещал лекции по зоологии и медицине, а также продолжил занятия ботаникой, которая в то время изучала преимущественно целебные свой­ства растений.

В результате Стеллер успешно сдал экзамен у знаменитого немецкого ботаника М. М. Людольфа, чтобы в дальнейшем получить работу дипломированного преподавателя. Однако надежды на получение штатного места не оправдались. В Лейпциге, Йене, Галле – ​работы нигде не было.

Путь Стеллера в Россию не был прост. Летом 1734 г. в Данциге стояли русские вой­ска: императрица Анна Иоанновна решала здесь «польские вопросы», выгоняя избранного Сеймом короля Станислава и сажая на трон Августа III. А в это время молодой естествоиспытатель с пустым кошельком и великолепными рекомендательными письмами от тайного советника Гофмана и профессора Людольфа искал работу по специальности. Но рекомендательные письма мало стоили в Германии.

В Данциге Стеллер познакомился с будущим графом Петром Петровичем Ласси, ирландцем на русской службе, который стал одним из самых успешных российских полководцев XVIII в. Ласси сам был большим любителем натуральной истории и высоко оценил способности Стеллера. В Данциге много говорилось о больших успехах немцев в России не только при дворе, но и в науках. А фаворит императрицы, курляндский дворянин Эрнст Иоганн Бирон, решавший практически все государственные вопросы, потакал своим соплеменникам. И Стеллер решился отправиться в далекую Россию лекарем на судне, отвозившем больных и раненых русских солдат на родину.

Степан Крашенинников в это время уже был в пути в качестве участника академического отряда вместе с академиками И. Г. Гмелиным и Г. Ф. Миллером. В конце лета 1734 г. он прибыл в Кузнецкий городок, именно его перу принадлежат описания Колыванских заводов на Алтае. По поручению академиков в «Дорожном журнале» он детально описал плавание отряда по р. Томь до Томского городка, тщательно фиксируя обильные поселения как русских, так и «инородцев» по речным берегам. Возможно, именно здесь он отведал «ботаги» от спесивого Миллера, который поминал об этом даже тогда, когда бывший студент стал полноправным академиком.

Крашенинников стал первооткрывателем и знаменитых ныне Томских «писаниц»: «Камень с нарисованными фигурами к реке стоит, высота его около 10 сажен… На всех сих местах маралы, олени, лоси, лошади инде люди и рыбы вырезаны».

Исследователь в деталях описал и черты быта уже практически исчезнувших народов, таких как южные алтайцы («тюлиберские татары»). Так, 28 сентября 1734 г. в своем дневнике он записал: «У сих татар юрты очень худо построены, иные на подобие русских изб, а иные из досок сделаны, круглые и на подобие башни в верху сведены, и все землею так осыпаны, что издали никак не можно за юрту признать, двери так малы, что немалому человеку почти полском лесть в них надобно. А полу в них нет, а на средине их сделан комель, в котором днем и ночью, зимою и летом огонь беспрестанно кладут…»

Так что ко времени прибытия Стеллера в Россию этот сокурсник Михайло Ломоносова был уже опытным географом и натуралистом.

На берегах Невы

Стеллера в Петербурге никто не ждал. Денег также не было. Розовые мечты, которыми он упивался в Данциге, рухнули под напором серой и безысходной действительности.

В таком подавленном настроении молодой ученый приходил в академический сад, который был хорош даже по европейским меркам. Именно там он познакомился с садовником Гансом, обещавшим ему помочь. И такой случай представился. По словам будущего коллеги Стеллера, Гмелина, «…немного спустя после приезда г. Стеллера в Петербург для веселого его нрава взял к себе в дом бывший архиепископ новгородский Феофан, а за пользование больных его служителей определил ему годовое жалование» (цит. по: Пекарский, 1870).

Безусловно, в 1734 г. Феофан, не только иерарх православной церкви, но и писатель, поэт, математик и философ, уже утратил то огромное влияние, которое имел при Петре I, когда был вице-президентом Духовной коллегии. Но тем не менее его авторитет все еще был очень велик. Именно Феофан помог Ломоносову попасть в заветный список студентов, отправляемых за границу для учебы. Он благоволил наукам, и Стеллер полагал, что протекция Феофана поможет и ему продвинуться в научной карьере.

Составной частью Академии наук была Кунсткамера. В ее ботаническую коллекцию входил не только богатый гербарий, но и рисунки растений, которые создавались как непосредственно в полевых условиях, так и по наброскам и эскизам уже в Петербурге. Особо в Кунсткамере хранились акварели, опубликованные в труде петербургского профессора И. Х. Буксбаума Plantarum minus cognitarum complectens plantas circa Bysantium et in Oriente observatas... Centuria 1-5 (1728–1740) – первом научном издании Санкт-Петербургской Академии наук (Копанева, 2006)

В XVIII в. лекари, знавшие многие тайны своих покровителей, были самыми доверенными людьми вельмож. Достаточно вспомнить, какое влияние имел во время правления Елизаветы Петровны придворный лейб-медик Иоганн Лесток, ставший впоследствии графом и действительным тайным советником. Что касается Стеллера, то молодой немец, очевидно, пришелся по душе отличающемуся суровым нравом архиепископу, который относился к нему вполне по-отечески и закрывал глаза на некоторые упущения по службе, вызванные частыми отлучками для изучения флоры окрестностей Петербурга.

В середине прошлого века в биб­лиотеке Санкт-­Петербургской семинарии был обнаружен автограф шутливого стихотворения Прокоповича на латыни, озаглавленного In moram Stelleri medici («На промедление Стеллеровых снадобий»). Стихотворение повествует, что, пока Стеллер ищет целебные травы для больного, тот умирает в страшных мучениях. Другие больные изо всех сил цепляются за жизнь и всячески порицают опаздывающего врача. Наконец тот появляется, рассерженный на Судьбу за то, что она осмеливается его опередить. Это стихотворение свидетельствует о теплом отношении Прокоповича к своему лекарю, который усердно занимался не только лечением больных.

Стеллер встречался со многими влиятельными лицами в Академии, слушал рассказы бывалых людей. В доме Феофана он мог познакомиться с Даниэлем Готлибом Мессершмидтом, немецким врачом и ботаником на русской службе, который по указу Петра I совершил путешествие в Сибирь «для изыскания всяких раритетов и аптекарских вещей: трав, цветов, корений и семян и прочих статей в лекарственные составы». Прокопович принимал участие в судьбе Мессершмидта, который к этому времени почти ослеп, бедствовал и посещал архиепископа в сопровождении своей молодой супруги. Стеллер часами мог слушать рассказы путешественника о «великолепии природы и ужасах варварской страны».

Стеллер познакомился и с профессором ботаники и естественной истории, врачом Иоганном Амманом. Он помогал ему в работе в Ботанического саду Академии на Васильевском острове, который основал Аман, и собирал для него гербарии в окрестностях столицы.

В 1735 г. по протекции Феофана Стеллер предстал перед бароном Иоганном Альбрехтом Корфом, не просто видным царедворцем, но и широко образованным человеком и библиофилом, который в то время исполнял должность президента Академии. Это решило дальнейшую участь молодого немца.

Адъюнкт натуральной истории

28 июля 1736 г. Корф известил своего советника Ивана Даниловича Шумахера, что «некто медик по имени Стеллер, бывший у Его Преосвященства Архиепископа Новгородского, высказал желание, чтоб его послали в Камчатку в качестве ботаника, и ему отвечено, что если не выписан на это место кто другой, то он будет принят во внимание к рекомендации Архиепископа».

Но хотя императрица Анна Иоанновна еще в 1735 г. разрешила послать вдогонку Гмелину, Миллеру и Делиль де ла Кройеру еще двух ученых, Шумахер не торопился. Контракт со Стеллером был заключен лишь в феврале 1737 г., когда академики после достаточного испытания убедились, что будущий адъюнкт натуральной истории довольно искушен в ботанике и выказывает необычайное прилежание в исследовании растений и других предметов естественной истории.

Барон И. А. Корф родился в Курляндии. Закончив обу­чение в Йенском университете, поступил на службу ко двору вдовствующей герцогини курляндской Анны Иоанновны. Став русской императрицей, Анна Иоанновна не оставила и своего камер-­юнкера. В сентябре 1734 г. Корф был назначен президентом Санкт-­Петербургской Академии наук. С Академией, во всяком случае с ее Книжной лавкой, у Корфа были налаженные связи: большой любитель книг, он собрал одну из крупнейших (около 34 000 томов) библиотек России того времени. Вступив в должность президента Академии, Корф принялся поправлять совершенно расстроенные финансовые дела. Он сделал и первые попытки создания научных структур в рамках Академии. В частности, при нем был организован Географический департамент и «академический отряд» в составе Второй Камчатской экспедиции. Корф занялся и воплощением в жизнь проекта Петра I об обучении природных россиян в разных областях науки. Именно при Корфе из московской Славяно-­греко-латинской академии были присланы ученики для продолжения обучения в Академии, включая Степана Крашенинникова, а трое из них, в том числе Михайло Ломоносов, были отправлены для получения образования в Германию (Копанев, 2013)

Несмотря на нетерпение новоиспеченного «помощника профессора», решения Сената о поездке на Камчатку пришлось ждать до августа. А дела амурные не позволили Стеллеру сразу же отправиться в дорогу. Он женился на вдове Мессершмидта и надеялся, что несравненная Бригитта как верная подруга будет сопровождать его в опасном путешествии. Но молодая жена, добравшись только до Москвы, наотрез отказалась ехать дальше. Так что путешествие Стеллера началось лишь в следующем году.

Почему жена не последовала за Стеллером, можно только догадываться. Есть мнение, что «она находила более удовольствия остаться в Петербурге, окруженною своими обожателями» (цит. по: Пекарский, 1870). Но главной причиной могли стать тягостные впечатления от самой дороги.

Вот как описывает этот путь леди Джейн Рондо, супруга английского министра при российском дворе, в письмах к своей приятельнице в Англии: «Мы выехали пятого марта на санях. Сани похожи на деревянную колыбель и обиты кожей. Вы ложитесь на постель, устланную и покрытую мехами; в санях помещается только один человек, что очень неудобно, так как не с кем поговорить. Мы ехали днем и ночью и прибыли сюда [в Москву] девятого. Вы скажете, что я слишком бегло описываю путешествие, но что тут рассказывать? Нашим пристанищем каждый раз служила одна маленькая задымленная комната, где мы останавливались поменять лошадей и поесть то, что взяли с собой. Люди изо всех сил стараются услужить, но видишь, что человеческая порода настолько унижена, встречаешь таких жалких и несчастных бедняг, что они, кажется, только по виду напоминают человеческие существа» (цит. по: Анисимов, 1996).

Неудивительно, что жена Стеллера, прокатившись из Петербурга в Москву и ярко представив себе дальнейший, в десять раз больший путь, отказалась от путешествия.

«Был в силах совершить такое великое дело»

К моменту отъезда Стеллера в экспедицию ему исполнилось 29 лет. Каким он был в то время? Безусловно, очень талантливым натуралистом, но человеком, скорее всего, неуравновешенным. Стеллер преисполнился важности своего поручения, но он был уже не первым. И это не могло не сказаться на его дальнейшем поведении.

Путешествие проходило неровно. Сначала он в ожидании экспедиционных грузов надолго задержался в Соликамске Пермской губернии, где меценат и любитель ботаники Г. А. Демидов, учившийся у самого К. Линнея, заложил в своей фамильной вотчине один из первых в России ботанических садов. В Томске Стеллер сильно занемог и только 20 января 1739 г. встретился в Енисейске с академиками Гмелиным и Миллером. Академики были рады появлению нового сотоварища. В первую очередь, очевидно, потому, что к этому времени они уже устали и у них не было желания продолжить поездку дальше, на Камчатку. Приезд Стеллера обеспечивал выполнение задач, которые стояли перед академическим отрядом.

В третьем томе издания своих полевых дневников «Путешествия по Сибири в 1733–1743 гг.» Гмелин дал великолепный портрет Стеллера, каким он был в начале путешествия. «Мы очень обрадовались, что этот даровитый человек после краткого пребывания здесь достаточно показал, что он был в силах совершить такое великое дело и добровольно сам предложил себя к выполнению его. Если бы мне пришлось совершить это путешествие, то должен откровенно сознаться в том, что обошлось бы гораздо дороже Ея Величеству. Для моих занятий я бы взял с собою более людей, а для них потребовалось бы более продовольствия и, следовательно, значительных издержек на переезд.

Могли сколько угодно представлять Стеллеру обо всех чрезвычайных невзгодах, ожидающих его в этих путешествиях, – ​это служило только большим побуждением к тому трудному предприятию, к которому совершенное им до сих пор путешествие служило только как бы подготовкою. Он вовсе не был обременен платьем. <…> У него был один сосуд для питья и пива, и меда, и водки. Вина ему вовсе не требовалось. Он имел одну посудину, из которой ел и в которой готовились все его кушанья; причем он не употреблял никакого повара. Он стряпал все сам и, причем, с такими малыми затеями, что суп, зелень и говядина клались разом в один и тот же горшок и таким образом варились. В рабочей комнате Стеллер очень просто мог переносить чад от стряпни.

Ни парика, ни пудры он не употреблял, и всякий сапог и башмак был ему впору. При этом его нисколько не огорчали лишения в жизни; всегда он был в хорошем расположении, и чем более было вокруг него кутерьмы, тем веселее становился он. У него не было печалей, кроме одной, но от нее он хотел отделаться, и, следовательно, она служила ему более побуждением предпринимать все, чтобы только забыть ее.

Вместе с тем мы приметили, что, несмотря на всю беспорядочность, высказываемую им в образе жизни, однако, при производстве наблюдений был чрезвычайно точен и неутомим во всех своих предприятиях; так что при этом отношении у нас не было ни малейшего беспокойства. Ему было нипочем проголодать весь день без еды и питья, когда он мог совершить ­что-нибудь на пользу науки».

По сути, это все, что мы объективно знаем о Стеллере. Как адъюнкт Академии при Камчатской экспедиции, он получал 660 руб­лей в год (Ломоносову в той же должности в Санкт-­Петербурге платили только 360 руб­лей), а студент Крашенинников, самостоятельно выполнявший исследования на Камчатке, – ​всего 100 руб­лей. Но Стеллер оставил молодую жену, которая вернулась в столицу и на которую уходила большая часть его жалования. Отсюда, возможно, его непритязательность в жизни и поиск приключений и опасностей – ​как способ добывания и экономии средств.

Академики дали задание Стеллеру обследовать Камчатку вместе с Крашенинниковым. Последний уже два года был там: летом 1737 г. он отправился туда из Якутска после трехлетней совместной работы с Гмелиным, отделившись от других участников экспедиции.

«Ненасытное желание посетить чужие земли и обследовать их состояние и диковины»

23 марта 1739 г. Стеллер прибыл в Иркутск, где предпринял несколько поездок по оз. Байкал и р. Витим. Он также совершил путешествие в г. Кяхту, бывший в то время главным центром русско-­китайской торговли, за китайской бумагой, необходимой для закладки растений в гербарий. Все эти действия он совершил по собственному почину, сообщая о своих планах только в Санкт-­Петербург.

Стеллер ощущал себя самостоятельным посланником Академии и считал ниже своего достоинства подчиняться длинным инструкциям чопорного Гмелина. Последний же полагал, что адъюнкт Стеллер по положению лишь немногим выше студентов, но много ниже «благородных профессоров». Мнение Гмелина о Стеллере изменилось к худшему, и в дальнейшем между ними уже никогда не было согласия.

Г.  В. Стеллер: «Черемуха (Cerasus racemosa, или Padus theophrasti) доставляет русским, а также всем татарским народам различную пищу и напитки. Русские, особенно жители Томска, отлично умеют сушить эти ягоды в печи. Сушеную черемуху они предлагают гостям в виде десерта, ее разгрызают зубами вместе с косточками и глотают. Свежие ягоды черемухи – ​любимое лакомство у русских, а также и у татарских племен. Даже у медведей этим летом из-за ягод от реки Оби до Чулима возникали кровавые побоища, поскольку и они употребляют эти ягоды в пищу. Люди пекут в печи пироги с черемухой, а иногда толкут свежие ягоды, наполняют ими бочку до половины, заливают кипятком, потом ставят в кладовую, закрывают и там хранят до тех пор, пока вся краска не перейдет в воду и вода не приобретет цвет красного вина. Этот напиток, слив, отделяют от ягод. Его предлагают гостям вместо красного вина. Нелегко отличить его от вин дешевой марки»

Г.  В. Стеллер: «“Ашельхут” (на обоих языках) является разновидностью myrrhidis и именуется казаками морковником, потому что его цветочные стебли вкусом своим напоминают морковь. Стебли этого растения собирают в июне, квасят их подобно капусте, и отвар служит питьем вместо кваса; сами же стебли заменяют капусту или овощную приправу»

Г.  В. Стеллер: «Вотяки (удмурты) в апреле и мае отваривают медуницу (Puimonaria) и затем пьют отвар вместе с травой. Траву называют “Zusni pisni”»

Молодой натуралист всячески выказывал свою значимость. В одном из своих донесений в Сенат он просит об увеличении жалования до академического себе и живописцу Иоганну Христиану Беркхану в связи с предстоящими большими трудностями. В том же донесении он указывает, что нужны также деньги для поддержки студентов Крашенинникова и Горланова, которые проводили самостоятельные исследования. «Степан Крашенинников и Александр Горланов, как оные из С.‑Петербурга отправлялись, то были в молодых летах и малы [Крашенинников был только на два года моложе Стеллера], а ныне находятся в совершенном возрасте, и из определенного им жалования 100 руб­лей провианту купить и лошадей нанять не могли б, ежели б оным я помощи не учинил из моих собственных денег взаем».

Как тогда складывались отношения самого Крашенинникова и Стеллера, неизвестно. Согласно предписанию академиков, Крашенинников должен был включиться в команду Стеллера и передать все свои материалы, собранные на Камчатке. В дальнейшем Стеллер широко использовал эти данные; с другой стороны, сам Крашенинников впоследствии задействовал все собранные материалы по флоре и фауне Камчатки в своей работе «Описание земли Камчатской».

И все же заносчивость Стеллера становилась помехой делу изучения громадной территории. Везде он видел соперников своих открытий, завистников своих еще не сделанных успехов. Он начинает сочинять секретные проекты для Сената по улучшению правления на Камчатке, заключающееся в постройке новых острогов, а для священного Синода – ​проекты, в которых предлагает легчайшие способы обращения камчадалов в хрис­тианскую веру. Возможно, таким образом он пытался укрепить свой авторитет в экспедиции и стать равным партнером для признанных профессоров.

Г. В. Стеллер: «Белену (Hyoscyamus) вместе с корнями, листьями и цветками русские в России и в Сибири в банях жгут в печи или в шутку, или из других соображений. Моющиеся в бане от этого впадают на некоторое время в беспамятство или совершают забавные сумасбродства в течение нескольких часов. Русские называют эту траву “белена-­трава”»

Г. В. Стеллер: «“Кадаход”, “итха” – ​на Большой реке, по-русски – ​лебяжий корень, представляет собою корень растения Populagine. Его туземцы весною выбирают из ручьев и ключей, кладут в деревянные корыта, заливают водою и варят, опуская в воду раскаленные камни. Я сам ел его вареным с мясом или приправленным уксусом и растительным маслом вместо салата; вкусом он почти одинаков со спаржею. При употреблении в пищу в свежем виде эти корни вызывают воспаление горла»

Согласно инструкции, Стеллер должен был находиться в Охотске и на Камчатке в качестве натуралиста и описывать «…все до истории натуральной и политической касающееся, и чинить во всех местах, где прилично будет, физические и метеорологические наблюдения». Но его неугомонная натура хотела большего.

Еще весной 1940 г., по пути на Камчатку Стеллер пишет донесение в Сенат с просьбой, что «…ежели паче чаяния, вторично будет направлен в Японию капитан господин М. П. Шпанберг [глава самостоятельного отряда Второй Камчатской экспедиции, посланного для осмотра берегов Японии и описи Курильских островов и реки Амур], то б и он с ним отправлен был» (именно в это время он шлет просьбу об увеличении жалованья). Позже, узнав, что капитан-­командор В. Беринг, руководитель Второй Камчатской экспедиции, направляется на поиски берегов Америки, он шлет в Сенат другое письмо, где говорит «о ненасытном желании посетить чужие земли и обследовать их состояние и диковины…» и о договоренности с Берингом.

Ситуация складывалась щекотливая: получив разрешение на поездку к Южным Курилам и не дождавшись ответа Сената, Стеллер в конце концов отправился в плавание к американским берегам. В этом поступке проявился весь авантюристический склад характера ученого.

…Осенью 1741 г. случается еще одно космическое пересечение событий. 25 сентября этого года великий Карл Линней читает свою первую лекцию в родном Уппсальском университете. Степан Крашенинников, закончив свои труды на Камчатке, в сентябре венчается в Якутске с дочерью местного воеводы. А Стеллер той же осенью начинает исполнять свое главное предначертание – ​стать первым ученым, посетившим северо-­западный берег Северной Америки, которая впоследствии стала именоваться Русской Америкой.

Идущий за горизонт

По вызову капитан-­командора Беринга Стеллер прибыл в Петропавловскую гавань для участия в морском путешествии. И остался очень недоволен приемом, который ему оказали сам командор и старшие офицеры. Беринг, продукт петровской эпохи, был очень жестким человеком, и, как ученый, Стеллер был для него лишней обузой. В свою очередь, Стеллер тут же написал жалобу в Сенат, где сетовал, что его приняли не по сану и что ни к какому совету Беринг не прислушивается.

Тем не менее 4 июня 1741 г. свершилось событие, о котором натуралисты Европы мечтали весь XVIII в.: на пакетботе «Святой Петр» ученый отправился к берегам неведомых земель. 15 июля именно Стеллер первым увидел Америку, оставив об этом запись в дневнике: «Она не была еще столь четко видна, чтобы определить ее очертания, от этого отмахнулись как от моей обычной причуды. Но на следующий день при чрезвычайно ясной погоде мы увидели ее точно там же. Земля в этом месте была высокой. Мы увидели горный хребет, простирающийся в глубь суши, при этом столь возвышенный, что с моря он был ясно виден за 16 немецких миль» (цит. по: Стеллер, 1988).

Г. В. Стеллер: «Самые крупные из этих животных имеют от четырех до пяти саженей в длину и три с половиной сажени в толщину в районе пупа, где они толще всего. Сверху до пупа они схожи с сухопутным животным; от него до хвоста – ​с рыбой.
Череп нисколько не отличается от лошадиного, но когда он еще покрыт шкурой и мясом, то напоминает голову буйвола, особенно губами. На месте зубов у него во рту две широких кости, одна из них прикреплена к небу наверху, а другая – ​изнутри к нижней челюсти. Обе они снабжены множеством кривых борозд и выступающих гребней, с помощью которых они перетирают водоросли, свою обычную еду…
Вес животного со шкурой, мышцами, мясом, костями и внутренностями я оцениваю в 200 пудов, или 80 коротких центнеров [около 3,3 т] …
Жир не маслянист, а жестковат, бел, как снег; если он полежит несколько дней на солнце, то становится приятно желтым, как лучшее голландское масло. Топленый, он превосходит вкусом лучший говяжий жир; …исключительно приятен запахом и весьма питателен, так что мы пили его чашками, не испытывая никакого отвращения. Хвост состоит почти исключительно из жира. Мясо детенышей напоминает поросенка, мясо взрослых – ​телятину; оно варится в течение получаса и при этом так разбухает, что увеличивается в объеме почти вдвое. Мясо старых животных не отличить от говядины… Насколько целебно оно для питания, мы вскоре испытали на себе, особенно те, кто пострадал от последствий цинги»

На следующий день судно наконец достигло американских берегов. Но только с помощью жалоб, угроз и скандалов Стеллеру удалось в течение лишь нескольких часов поработать на о. Каяк, расположенном в заливе Аляска. В спешном порядке он собирает растения и предметы быта американских жителей, брошенные на берегу. В дальнейших перипетиях все собранное им там погибло.

В том году путешественникам не удалось вернуться в гавань Петропавловска-­Камчатского. Весь сентябрь и октябрь на море сильно штормило, матросы и казаки мучились от цинги, и сам капитан-­командор был тяжело болен. 5 ноября они увидели землю, очертаниями похожую на берег Камчатки, и вошли в бухту, по словам Стеллера, «ни о чем не заботясь». Но это был не материк, а неизвестный остров, который впоследствии назовут именем Беринга. Так началась тяжелейшая зимовка, которая привела к гибели и самого Беринга, и многих членов его команды.

Но натуралист, привыкший к спартанской жизни, не унывал: он был и лекарем, облегчая страдания больных и поддерживая здоровых, и поваром. Лейтенант Свен Вексель из экипажа Беринга так характеризовал его: «большую услугу оказал нам при этом адъюнкт Стеллер, отличный ботаник, который собирал различные растения и указывал нам разнообразные травы; из которых мы приготавляли чай, что приносило заметную пользу нашему здоровью. Могу с полной дос­товерностью засвидетельствовать, что ни один из нас не вошел в полную силу, пока не стал получать в пищу и вообще пользоваться свежей зеленью, травами и кореньями» (цит по: Вексель, 1940).

Г. В. Стеллер: «Плаун (Lycopodium) с листьями, как у можжевельника, сибиряки называют “золотуха”. Эту траву они варят в воде, отвар употребляют: 1) для изгнания плода, 2) для ускорения правильных родов, 3) для лечения желтухи, 4) для лечения трехдневной лихорадки»

Г. В. Стеллер: «“Сарана” – ​по-татарски, “аугч” – ​по-ительменски – ​часть луковицы турецких пучковых лилий… Все эти луковицы в большой цене у камчатского населения; их употребляют в пищу как в сыром виде, так и сваренными с рыбою. Туземцы делают из них пироги или пирожки, пюре, по-русски называемое саламатом; поджаривают их на рыбьем жиру. Они ежегодно делают значительные их запасы, которые сушат на солнце»

Даже в этих условиях Стеллер не прекращал научной работы. В Архиве РАН в Санкт-­Петербурге сохранились две его рукописи, посвященные флоре Командорских островов: «Каталог растений на острове Беринга, наблюденных в 1742 г.», где было описано 218 видов, а также «Описание редких растений острова Беринга, в 1742 г. наблюденных», включающее 51 вид.

Даром богов для русских моряков стала «капустница», или, как ее в дальнейшем назовут, стеллерова корова. Стеллер стал единственным ученым, которому довелось увидеть это морское млекопитающее в живом виде. Морская корова обладала большими размерами и вкусным мясом, а охотиться на нее не представляло никакого труда. Как писал Стеллер, «в любое время года этих животных можно найти повсюду вокруг острова в таком количестве, что все побережье Камчатки могло бы постоянно щедро снабжать себя их жиром и мясом». Но знакомство с европейским человеком было для этого уникального животного трагичным. Возможно, именно слова Стеллера привели к тому, что уже через четверть века популяция морских коров близ о. Беринга была полностью истреблена.

Надежды, что команду Беринга вызволят с необитаемого острова, не было, и, построив из остатков разрушенного штормами старого судна новое, весной 1742 г. путешественники вернулись на Камчатку, где их считали давно погибшими. И даже в этот раз Стеллер привез с собой собранный им гербарий.

При слове «37» в момент слетает хмель…

Вернувшись, Стеллер продолжил свои научные изыс­кания и совершил ряд путешествий, собрав большой фактический материал. 3 августа 1744 г. он отправляет 16 ящиков с различными предметами натуральной истории, с распоряжением, чтобы ящики были опечатаны и не вскрывались до Петербурга. Однако печати ему не поставили, а в Иркутске академики вскрыли ящики и препроводили багаж дальше уже от своего имени.

Очевидно, именно в это время отношения между Стеллером и академиками достигли наибольшего напряжения. Что касается Степана Крашенинникова, то Стеллер в категорической форме потребовал сдать ему все материалы по Камчатке, которые тот собирал в течение четырех лет.

Стеллер успел обработать меньшую часть собранных им материалов. Среди его многочисленных работ, по большей части оставшихся в рукописи, для этнографии Сибири особенно интересны созданные в 1742–1743 гг. «Описание всего того, что в морском вояже видеть и наблюдать случилось» и «Гистория Камчатская». Обе работы были использованы С. П. Крашенинниковым в его печатном труде, опубликованном раньше, чем эти произведения. А «Сибирская флора» И. Г. Гмелина полна ссылок на неизданные работы Стеллера, особенно на его «Иркутскую флору», включавшую описание до 1100 растений

Крашенинников, безусловно, был много опытнее Стеллера. Плоть от плоти русского народа, он не только обладал знаниями натуралиста, но и был хорошо знаком с обычаями и бытом населения Камчатки. В этом смысле суждения Стеллера были, мягко говоря, малокомпетентны. Чего стоит, к примеру, его рекомендация якутской администрации, что русские на Камчатке могут совсем обойтись без хлеба, питаясь только местной рыбой и корнем (луковицами) сараны. И что это можно быстро ввести в обиход без угрозы для здоровья. При этом Стеллер ссылался на свой собственный опыт: «от употребления по тамошнему обыкновению корму никакой скуки для себя не имел».

Ученый много ездил по Камчатскому краю, посещал остроги и, имея горячий нрав, не раз пытался облегчить участь местного населения, которое опаивали и обкрадывали русские чиновники и купцы. В частности, он дал показания против мичмана В. А. Хметевского, отличавшегося большой жестокостью к камчадалам. В ответ мичман слал доносы на Стеллера, в которых выдвигал обвинения, что тот самолично отпустил из Большерецкого острога камчадалов, якобы бывших зачинщиками бунта против русских.

Стеллер дал свои разъяснения в Иркутской канцелярии в конце 1745 г., и они были признаны достаточными. Но курьезы российской бюрократии привели к тому, что Сенат, не получив необходимых бумаг из Иркутска, назначил новое расследование.

Г. В. Стеллер: «“Куткуну” – ​так называется на Большой реке растение вышиною в один фут, с тремя листьями, выходящими из одного центра; над ним, на стебле длиною в вершок, появляется, как у Herba paris, белый цветок, пестик которого превращается в овальный сочный плод, напоминающий грецкий орех и наполненный, подобно «жидовской вишне», множеством мелких белых семян. Растение это цветет в июне и дает плод в сентябре; оно часто встречается на Камчатке и обладает приятным сладковато-­кислым вкусом. Вкушение его плода вызывает очень спокойный сон. Ительмены называют его плоды яблоками по их сходству с последними»

Стеллера, который уже был на пути в Санкт-­Петербург, 25 марта 1746 г. по указу Сената под конвоем сопроводили из Соликамска обратно в Иркутск. Расстояние между этими городами немалое, а в XVIII в. такое путешествие могло растянуться на несколько месяцев. Но пока сенатский курьер вез подследственного в Иркутск, в Сенат дошли документы иркутской канцелярии, в которых говорилось о невиновности Стеллера. Немедленно был снаряжен другой курьер, который догнал Стеллера в Таре.

Теперь можно было возвращаться в Санкт-­Петербург, где его ждала (или уже не ждала) молодая жена. Стеллер торопился в столицу, но в Тобольске у него проявились признаки «горячки». Не слушая советов и не желая медлить, он решил доехать до Соликамска, но это ему не удалось.

12 ноября 1746 г. Стеллер скончался в Тюмени в возрасте 37 лет. При его смерти присутствовали два немецких медика, которые распорядились его вещами. Или, другими словами, «поживились стеллеровскими пожитками и много содействовали смутным толкам о его смерти» (Пекарский, 1870). А толки эти были: немецкий издатель И. Б. Шеррер, первым опубликовавший труд Стеллера «Описание земли Камчатки», озвучил историю, что того пьяного ямщики забыли в санях, где он и замерз. Но эта версия не выдерживает критики, поскольку Стеллер перед смертью успел оставить завещание. Да и памятуя характеристику, данную ему Гмелиным, такое вряд ли могло быть правдой.

От чего же умер талантливый, но так до конца и не реализовавшийся естествоиспытатель? Было ли это воспаление легких, которое нетрудно получить, путешествуя поздней осенью, или он так и не оправился от обвинений и оправданий и его хватил «нервный удар»? Этого мы уже не узнаем.

Так оборвалась яркая, но короткая ниточка жизни одного из самых таинственных и недооцененных натуралистов России. Ведь несмотря на все трудности пути, горячность и некоторую неакадемическую несдержанность, Георгу Вильгельму Стеллеру удалось сделать немало. Чаще всего его вспоминают как зоолога, но он прежде всего был ботаником.

Только вот занятия этой наукой были в то время очень затратными. Бумаги не было, поэтому и везли растения как придется: или семенами, или живыми экземплярами. В последнем донесении в Сенат Стеллер писал с горечью: «Великое множество редких моих растущих вещей и кустов, которые я по указу с великим трудом собирал, на дороге растаяли, и я весною принужден был их либо все выбросить, либо в Соликамске остаться, к чему мне сад г. Демидова и прилежное надзирание сего саду способным казались» (цит. по: Пекарский, 1870).

И действительно, в ботаническом саду Демидова осталось 80 наиболее ценных из собранных Стеллером экзотов. После смерти ученого о них позаботился Григорий Демидов. Есть собственноручная пометка Карла Линнея, где говорится о судьбе естественно-­научных коллекций Стеллера: «чернь взяла его коллекции и продала их Демидову, который потом прислал мне все, чтоб я написал названия, с позволением взять от всех дублеты» (цит. по: Липшиц, 1947–1952). Так осуществилась связь двух великих натуралистов XVIII в.

О том, что Cтеллер был изрядным ботаником, свидетельствует и внушительный реестр его рукописей, в числе которых «Флора Перми с описанием многих трав»; «Дополнение к флоре р. Лены доктора Гмелина»; «Флора иркутская» на 90 листах; «Описание трав, растущих между Якутском и Охотском»; «Описание и реестр камчатским травам» и др.

При жизни Стеллеру не удалось увидеть напечатанной ни одной строчки своих трудов, а часть из них и вовсе была безвозвратно утрачена. И лишь в последние десятилетия все чаще появляются публикации и переводы его работ и растет интерес к самому Стеллеру – ​ученому и человеку, к его трагической, но во многом и завидной судьбе.

Литература

Анисимов Е. В. Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е – 1760-е годы). М.: Терра, 1996. С. 192–253.

Вексель С. Вторая Камчатская экспедиция Витуса Беринга. Л.-М.: Главсевморпуть, 1940. 176 с.

Куприянов А. Н. В переплетении времен и судеб: «отец ботаники» Иоганн Георг Гмелин // НАУКА из первых рук. 2022. № 1/2 (94). С. 48–71.

Панфилов А. М. Идущий за горизонт, или Молитва о преодо­лении // НАУКА из первых рук. 2007. № 6 (18). С. 42–51.

Пекарский П. История Императорской Академии наук в Петербурге. СПб., 1870. Т. 1. 775 с.

Стеллер Г. В. Дневник плавания с Берингом к берегам Америки: 1741–1742 гг. / пер. Е. Л. Станюкович; ред., предисл. и коммент. А. К. Станюковича. М.: ПАN, 1995. 222 с.

Стеллер Г. В. Трактат о народной медицине / пер. и предисл. Е. А. Лукиной // НАУКА из первых рук. 2010. № 6 (30). С. 48–69.

Стеллер Г. В. Описание земли Камчатки. Петропавловск-Камчатский: Новая книга, 2011. 576 с.