«В поисках Великой Венгрии»

…Шестнадцать веков отделяют нас от смутной поры тюркско-хуннских экспансий, вошедших в историю как «Великое переселение народов». Участниками событий той драматической эпохи стали многочисленные древнеугорские племена, жившие в Западной Сибири. История по-разному распорядилась их судьбами. Южные угры (современные венгры, или мадьяры) были захвачены хуннским нашествием, перенесли немало испытаний, не раз стояли на краю гибели и в конце концов переселились на средний Дунай. Северные угры, пройдя череду «расцветов» и «упадков», удержались на своей исконной земле — в таежном Обь-Иртышье и называют себя хантами и манси.

В основу книги положена «биография» одного таежного древнеугорского рода ас-яхов (род медведей), вынужденного покинуть родные места. Люди стояли перед выбором: уйти на юг в поисках благодатных земель или остаться. Трагичность положения усугублялась тем, что они не могли знать наверняка, какой из этих путей ведет к спасению, а какой — к гибели. И нередко поступками племен и народов правил не столько разум, сколько необузданные страсти…

Книга наводит на мысль о цикличности исторических ситуаций. События давних веков во многом схожи с теми, что мы переживаем сейчас. Может быть, опыт прошлого предостережет нас от ошибок, допущенных нашими предками, и сделает более мудрыми. Во имя жизни…

В иных мирах

Вечером следующего дня к Рачу, строгавшему на берегу весло для обласка, подошла жена Нюляка. Сказала:

— Узнай у нижних духов, зачем лишили Нюляка ручной силы, ножной силы. Какую плату хотят за душу?

Недуг поразил Нюляка весною, после того как, напоровшись на корягу, провел ночь в ледяной озерной воде, держась за перевернутый обласок. Вначале болезнь временами отпускала, но промысловая удача покинула его. В лес пойдет — зверь убегает, птица улетает; сеть поставит — рыба ее боится, обходит стороной. Потом руки и ноги совсем отказались повиноваться ему.

Рач обещал прийти с наступлением темноты. Доделав весло, поднялся на яр, в зимнее жилище, где хранилось шаманское снаряжение. Долго сидел в одиночестве, пытаясь настроиться на общение с духами, но уверенность, необходимая перед началом камлания, не торопилась овладеть им.

Рач, как и все ас-яхские шаманы, умел отделять душу от тела, посылать ее в семь концов Земли, в Нижний и Верхний миры. Мог направить душу не только в иное пространство, но и в иное время — в Прошлое и Будущее. Шаманя, обретал способность видеть сквозь урманы, сноситься с духами трех миров, встречаться с тенями умерших сородичей. Если кто из его людей терял оберег или другой некрупный ¬предмет, то обращался к Рачу, и шаман ворожил первую половину ночи, а в начале второй утерянная вещь падала на пол сквозь дымовое отверстие.

Сначала противился принятию шаманского дара, из-за чего два года был терзаем духами за нежелание подчиниться божественному предопределению. Когда наконец духи вынудили его к согласию, то он, готовясь к своему первому камланию, велел отнести за реку малый семейный бубен, повесить на дерево. Взял свой бубен, колотушку, воскликнул:

— Если я шаман, назначенный богами, пусть по третьему удару бубен, оставленный за рекою, войдет в мое жилище через дымовую дыру!

После третьего удара малый бубен с заречной стороны пал сверху к его ногам. И люди, видевшие это, сказали:

— Рач — шаман волею богов.

Эмдерские богатыри не любили шаманов, но не препятствовали им. Старый Сонгхуш, исполнявший в городе обязанности тонха — посредника между светлыми богатырями и солнцеликим Паирахтой, называл шаманов колдунами, знающимися с нечистой силой. Люди селений были не столь щепетильны. Кроме своих богов, они почитали и богатырского Паирахту, но под именем Орт-ики. Да и богатыри за два века пребывания в земле ас-яхов невольно переняли многое из местных верований.

…Наконец Рач почувствовал, что обрел внутреннюю силу. Теперь духи-помощники будут повиноваться ему. Взял бубен, колотушку. Достал из короба-корневатика железную шапку, шаманское платье со многими медными и железными подвесками в виде зверей, птиц, блестящих солнцеподобных и луноподобных блях.

В жилище Нюляка уже собрался народ. Больной лежал на нарах, с закрытыми глазами, бледный, недвижимый. Передав бубен Гынде для разогревания у огня, Рач сел на пол, попросил связать себя. Старший брат хозяина и еще один пожилой муж сняли опояски, крепко опутали сидящего по рукам и ногам. Рач лег на пол. Тишина наполнилась ожиданием. Вдруг шаман дико вскрикнул, опояски сами собой слетели с него, пали с неразвязанными узлами на Нюляка; поднялся, выпил воды из поднесенного кем-то ковша.

Дал Гынде длинный шаманский нож, подставил грудь. Тот, не посмев ослушаться, утопил лезвие меж ребер под левый сосок. Шаман предсмертно захрипел, потом, напрягшись, извлек железный клин за рукоять, бросил на пол. Нацедил пригоршню собственной крови, выпил, остатки размазал по груди, и рана затянулась без следа. Облачился в шаманское платье, надел железную шапку. Взял разогретый бубен, велел потушить огонь.

Все исчезло в непроницаемой тьме. Послышались удары бубна — редкие, манящие. В лад им потекла шаманская песня — тихая, заунывная. Люди поняли: Рач созывает духов. Без их помощи шаман бессилен. Пение звучит громче, колотушка бьет чаще, звенят-гремят медные подвески — Рач пляшет шаманскую пляску. Звуки бубна мечутся из угла в угол, от стены к стене, падают на середину пола, поднимаются вверх к дымовой дыре, удаляются в сторону леса. Это шаман разыскивает задержавшихся духов, выводит их на прямую дорогу.

Первым прилетел быстрокрылый Орел. Заклекотал вопрошающе, устроился где-то у потолка, затих в ожидании дальнейших шаман­ских просьб.

Потом явилась Сова. Присутствующие узнали ее по особому маху крыльев — тревожному, как вздохи ночного ветра. Захохотала зловеще: хо-хо-хо!

Следом ввалился кто-то большой, лохматый, неповоротливый. Запыхтел, заворчал, облапил одну из женщин. Это — Урманный Старик.

Последней приползла Змея, возвестившая о себе пугающими шорохами, сердитым шипением. Все духи в сборе. Пора в путь. Плеснуло весло. Тьма наполнилась новыми звуками.

«Плыву, плыву, вниз по темной реке, — бьет в души людей страстный сопроводительный рассказ шамана. — Черная гагара с железным клювом летит. Крыльями бьет, путь заслоняет, меня и мой челн клюет. Орел, сразись с черной птицей, освободи мой путь!..

Плыву, плыву, вниз по темной реке. Волны ее подобны кипящему котлу. Темные чудища грызут лодку, обвивают меня мертвыми узлами. Медведь, где ты? Прогони темных чудищ, прогони скользких чудищ!..

Плыву, плыву, вниз по темной реке. Вижу дыру в Нижний мир. Смертный холод из нее идет, смертный ветер из нее веет. Вот он, верхний низ. Днем вечер здесь. Солнца тень не испускает светлый свет, не источает теплое тепло. Умерших души тут живут. Тень покойного отца передо мной стоит.

— Здравствуй, отец. Добрые тебе пожелания назад, добрые тебе пожелания вперед.

— Здравствуй, сын. Добрые тебе пожелания вперед, добрые тебе пожелания назад.

— Ты стал молодой, отец.

— Ваше время вперед идет, наше время назад бежит. Зачем ты здесь?

— Тень Нюляка ищу.

— Для тени Нюляка мы уже построили дом.

— Когда она к вам придет?

— Это нам не дано знать. Иди в средний низ…

Плыву, плыву, вниз по темной реке. Вот он, средний низ. Днем сумрак тут. Солнца половинная тень, луны половинная тень не дают света, не дают тепла. Половинные существа, похищающие души людей, живут тут.

— Духи, приносящие холод, приносящие болезни, душу Нюляка не вы ли похитили?

— Душа Нюляка теперь нам принадлежит.

— Что хотите за нее?

— Это нам не дано знать. Иди в нижний низ…

Плыву, плыву, плыву вниз по темной реке, по шаманской реке. Вот он, нижний низ, без света солнца, без света луны. Вечная ночь тут, вечный холод тут. Где ты, Кынь-лунг, хозяин Нижнего мира, не вижу тебя? Менкам-змея, помоги мне…»

Далее произносимые шаманом слова стали непонятны людям. Выкрики были все тише, речь все бессвязней. Снова наступила тишина. Темное безмолвие длилось весьма долго. Владеющий веслом успел бы достичь запорного моста и вернуться обратно. Присутствие шамана не ощущалось. Казалось, его нет здесь или он мертв.

Вдруг послышался клекот Орла, затем из земного нутра донеслись рычание Медведя, хохот Совы, шипение Змеи — сначала глухо, будто издали, затем ближе, громче. Люди услышали хриплый просящий шепот шамана:

— Оживите огонь…

Когда пламя растворило тьму, все увидели Рача, лежащего на полу, лицом вниз. Некоторое время был недвижим, затем шевельнул рукой, приподнял плечи. С трудом встал, покачался, утверждаясь в стоячем положении, подошел к очагу. Кто-то подал воды. Жадно пил, судорожно прихватывая зубами край деревянной посудины. Грелся, обращая к костру то грудь, то спину, пока не унялась внутренняя и наружная дрожь. Повернулся к больному, заговорил:

«Духи Нижнего мира назвали мне причину твоего недуга.

Строя дом, ты без нужды, вопреки воле хозяев леса, валил многие живые деревья, хотя тебе ведомо, что у них есть сочащиеся жилы — вэллэм; если их перерубишь, дереву больно, оно плачет.

Найдя бобровое жилище, ты убил всех его обитателей, зная, что из каждого бобрового рода надлежит отпускать одного самца и одну самку, дабы не перевелся на Земле славный бобровый народ.

Ты разорил гнездо бурундука, забрав весь зимний запас, и бурундук в отчаянии убил себя, защемив шею меж веток кедра.

Без меры и разума крючил осетровую молодь, и если упускал добычу, то в досаде и гневе изрыгал из хулящих уст нечистую слюну, оскверняя священные воды великой Оби.

Ты рассердил духов трех миров. Через три дня ты умрешь, и никто не в силах удержать твою душу в твоем теле…»

Через три дня горестные вопли жены Нюляка возвестили жителям Леул-пугла, что живое дыхание покинуло бренное тело ее супруга.

***

Нюляк лежал на том месте, где умер, облаченный в праздничную одежду. Обряжая его, старики повредили платье, обрезали носы обуви. Правый сапог обули на левую ногу, левый — на правую. Иначе Патлам не примет его тень, потому что мир мертвых — зеркальное отражение мира живых. Все одежные и обувные завязки затянули мертвым узлом. Лицо прикрыли лоскутом оленьей шкуры, мехом вниз, пришили к ней на место глаз, носа, рта и ушей медные бляхи. Покойник не должен видеть, слышать и обонять окружающее: земной мир — уже не его мир.

Рач привычно отыскал едва видимую в полусумерках тень Нюляка. Она недвижно висела над телом на высоте семи пядей, в той же позе, что и мертвец. Рач бросил взгляд на вдову Нюляка, мастерившую из мягкой ткани и древесной плоти заместительное тело покойника. Как только кукла явит собою человеческое подобие, тень войдет в нее, как в дом, и будет жить там, то уходя, то возвращаясь, пока окончательно не переселится в Нижний мир.

Люди входили, молча рассаживались близ смертного ложа. Горестно вздыхали. Время от времени дряхлый старец, отец Нюляка, клал в стоящие у головы покойного берестяные сосуды ягоды, мясо, рыбу, и каждый из присутствующих брал себе малую толику. Нечаянно оказавшиеся в Леул-пугле двое пожилых мужчин из рода Кедровки делали недалеко от входа гробовище из малого осинового обласка. Закончив, внесли гробовую колыбель в жилище, осторожно положили в нее мертвеца.

Бдение около покойника длилось всю ночь. Чтоб не скучал, по очереди сказывали сказки: о сотворении мира, о происхождении людей, о пришествии из далекой полуденной страны на землю ас-яхов светлых богатырских родов. Утром Рач укрепил над гробом длинный шест. За край его взялся один из мужчин. Сородичи стали спрашивать Нюляка, по какой причине утратил душу:

— Не давал ли ложную клятву?

Муж, держащий жердь, попытался приподнять гроб, но тот даже не пошевелился.

— Не трогал ли на поселении мертвых вещей покойников?

Гроб по-прежнему был недвижим.

— Не украл ли твою душу чужеродный шаман — из личной нелюбви или по наущению врагов?

Гроб не удалось приподнять даже на полвершка: он будто прирос к нарам.

— Не ходил ли ты в заповедные урманные места, не убивал ли без нужды добычу, когда пушной зверь щенился там для продолжения своего рода?

Держащий шест ощутил исчезновение тяжести и легко приподнял гроб. Люди убедились, что нижние духи не обманули Рача: причиною смерти Нюляка было нарушение им священных законов тайги.

Человеку при рождении боги дают две главные жизненные силы: душу-тень и душу-дыхание. После смерти душа-тень — илт — уходит в Нижний мир, в темную страну Патлам. Душа-дыхание — лил — при жизни человека таится на голове в волосах, после смерти же улетает птичкою на небо, где живет до тех пор, пока не придет время вселиться в рожденного на земле младенца.

Человек жив, пока душа-тень и душа-дыхание (иначе душа-птица) живут в согласии. Как только оно нарушится, приходит болезнь. Если шаман не сумеет восстановить согласие, они расходятся в разные стороны, и наступает смерть, ибо душа-тень сама по себе обязана жить в Нижнем мире, а душа-птица должна переселиться на небо. Спустя время, в урочный час божественная Пугос вновь сводит их, и тогда на земле рождается новый человек. Если лил соединится в новом теле с прежней илт, то рожденный будет во всем похож на покойного сородича. Но такое случается крайне редко. Чаще сопрягаются илт и лил разных умерших, и тогда новая жизнь отлична от предыдущей. Так Пугос, супруга Нуми-Торума, предопределяет судьбы людей.

Мужчины протолкнули гроб с покойным ногами вперед, через заднюю стену, где перед тем выставили два срединных бревна. Сопровождаемые женским плачем и причитаниями, понесли на берег Эмдерской протоки к лодкам.

В доме осталось изображение Нюляка, новое вместилище тени, ибо она долго еще будет навещать родных. Все это время рукотворному телу предстояло замещать умершего: днем сидеть на почетном месте, вкушая поставленные перед ним яства, ночью разделять ложе с супругою.

Смерть человека на земле есть его рождение в стране мертвых, но не в младенческом состоянии, а в том возрасте, в каком завершилась земная жизнь. Достигнув Нижнего мира, тень становится живою, земной мир теперь мыслится ею как мир теней.

Далее начинается обратная жизнь, так как время там течет не в будущее, а в прошлое. Тень все более молодеет: старец постепенно превращается в зрелого мужа, тот — в молодого человека, потом наступает юношеский возраст, юноша становится отроком, последний — младенцем. Тень продолжает уменьшаться и наконец исчезает из нижнего пространства в лоно земной женщины, где прорастает в виде внутриутробного младенца. В миг рождения Небесная Пугос посылает ему ждущую своей очереди лил — душу-дыхание.

Но чтобы все было так, как сказано, живущим на земле людям при провожании умерших сородичей надо строго соблюдать завещанные предками правила. Малейшее отступление от них — неположение в могилу нужной вещи, помещение покойника ногами не в ту сторону, нечеткость напутственной речи, разъяснявшей приметы дороги мертвых, равно как и другие нарушения, чреваты сбоями на пути к возрождению.

Это мешает тени закрепиться в стране мертвых, а то и вовсе не дает возможности попасть туда. Тогда она бродит неприкаянным мытарем по земле, тоскует, беспокоит живых сородичей, озлобляется и может нанести вред. Но самое главное — нарушается жизненный круговорот, что неизбежно влечет за собою сокращение и даже вымирание рода.

Особенно быстро возрождается умерший младенец, ибо повтор его земной жизни в стране мертвых не занимает много времени. Зная это, ас-яхи не хоронили младенцев в землю, а, поместив в зыбку, водружали на дерево, дабы предельно сократить душе-птичке, являвшей собою живое дыхание, путь на небо и обратно. Можно было ускорить возрождение и взрослых покойников. Для этого следовало подвесить к крепкой ветви священной березы обласок с умершим и раскачивать его, наподобие колыбели, в полуденную сторону, три, семь или девять дней — смотря по возрасту умершего. Но нынешние ас-яхи знали об этом способе лишь из былин и преданий. Никто из живущих леулских стариков не был очевидцем подобного обряда.

В земле ас-яхов встречались колдуны, способные оживить умершего. Однако они брались за это только в том случае, если считали, что человек умер раньше положенного срока. Колдун гасил огонь, ложился рядом с мертвецом, натягивал на себя край его смертного одеяла. Все остальные покидали помещение на три дня и три ночи: время достаточное, чтобы дойти до нижнего низа, исполнить там все необходимые дела и вернуться обратно. Достигнув Преисподней, колдун просил хозяина Нижнего мира вернуть душу умершего, поскольку жизнь его окончилась раньше установленного предела. Кынь-лунг самолично расследовал спорное дело. Если убеждался, что истец прав, то мертвый человек оживал. Начинал разговаривать, сначала невнятно, потом более связно. Постепенно обретал полную жизненную силу. В конце третьего дня колдун вставал вместе с ожившим покойником, и оба выходили из жилища к ожидающим родственникам.

Рач относился к такому колдовству неодобрительно, считая оживление сродни убийству. Лишь верхние боги вправе вмешиваться в человеческую судьбу, так как никому из землян не дано понять истинной разницы между живым и мертвым, между рождением и смертью.

Гроб поставили в малую лодку, привязанную к корме большой. Последнюю заняли Рач, Гында и двое из рода Кедровки. Остальные сели в другие ладьи. Женщины остались на берегу. В земле ас-яхов мужчины погребали мужчин. Дети вовсе не допускались к участию в ритуале, потому что они больше, чем взрослые, подвержены злокозненным действиям тени, не желающей расставаться с земными привязанностями и всегда стремящейся увести в Патлам кого-нибудь из живых.

Кладбище располагалось на другой стороне Эмдерской протоки, ниже по течению. В согристой пойме возвышался чукас — материковый останец. На его плоской вершине род Медведя издавна хоронил своих покойников…

Доведя глубину могилы до двух локтей, копальщики выбрались на поверхность, подвинули гроб к краю ямы.

— Ешь и пей с нами, — сказал Рач, ставя у головы мертвеца блюдо с едой и чашу с питьем.

Ели и пили. Славили Нюляка как храброго охотника, меткого стрелка, удачливого рыболова. Никто не сказал ни слова о плохих поступках покойника, о нарушении им заповедей богов и обычаев предков. Насытившись, опустили гроб в могилу — ногами на север, чтобы тень, восстав, оказалась лицом к Патламу.

— Теперь ты умер, — напутствовал усопшего Рач. — Телу твоему суждено гнить в земле. Тень же уйдет тропою мертвых. Ее путь на полночь, наш путь на полдень. Пусть следует своей дорогой, не нашей.

Засыпав яму, удавили собаку Нюляка. Поставили на свежей могильной засыпи малый тонко­бревенный сруб, накрыли легкой двускатной крышей, одели сверху берестяным полотном. Прислонили к погребальному домику весло, лук со стрелами, воткнули рядом рогатину, прикопали круглодонную глиняную посудину с дорожной снедью. Но сначала Рач предал все это смерти: сломал лопасть весла, порвал тетиву лука, обрубил древки стрел, черен рогатины, отколол край сосуда. Отец и брат Нюляка перевернули вверх дном лодку, в которой плавили, а потом волокли посуху гроб с Нюляком, и продырявили ее в двух местах. Поклонившись могиле, двинулись вниз через согру к ладьям.

Уже спустившись с чукаса, Рач наклонился, поднял сломанную ветром зеленолистую ветвь. Вернулся, придал древесной плоти с помощью ножа подобие птички. Укрепил на коньке погребального домика, чтобы душа-дыхание, носительница наследования жизни, отдохнув в самодельной птичке, поднялась к небу. Рач не верил, что лил Нюляка, отягощенная неправыми делами, в силах достичь небесной златоветвной березы и одушевить потом новое тело, рожденное земной женщиной. Но будучи шаманом, понимающим неотвратимость греховного искуса, и старейшиной, обреченным любить ближних, не мог отказать несчастному в надежде на возрождение.

***

Тень Нюляка — илт — плыла в могильном обласе вниз по течению, на полночь. Срок ее земного пребывания истек. Сначала держалась близ тела, но по мере того, как тело подвергалось разрушительному тлению, все более отделялась от него. Разлад с телом начался много раньше, еще за год до смерти Нюляка, когда его каждодневно стал посещать один и тот же сон.

Будто просыпается и обнаруживает себя не на нарах в собственной постели, а в ладье, подплывающей к незнакомой пристани. На берегу стоят в ожидании недавно умершие леулские старики. Ведут к селению в дом, полный разновозрастных детей, которые знают о госте все, а он не помнит никого из них, хотя черты лица многих кажутся знакомыми. Когда спрашивал, кто они и как их зовут, дети улыбались, но не отвечали, и Нюляку казалось, что его вопросы смущают их.

Подходила девочка-семилетка, садилась рядом, жалела, ласкала, заглядывала в глаза, и взор ее источал странную недетскую любовь. Потом, покинув тот дом, плыл Нюляк вверх по реке. Девочка бежала за ним по берегу, плача и умоляя вернуться. Нюляку было жаль ее, и он был готов повернуть обратно, но какая-то неведомая сила толкала вперед, двигала руками, держащими весло. Девочка все больше отставала, ее хватающий за сердце крик слабел и наконец затихал вдали.

Впереди, в туманной дымке, смутно виднелись какие-то строения — то ли город, то ли селение. Нюляк упорно старался доплыть туда, не зная, что ждет его там, и страшась своей роковой устремленности. Выйдя из тумана, причаливал к пристани родного Леул-пугла и просыпался в собственном доме. Лишь перед самой смертью с внезапно озарившей ясностью понял, что плавания вверх и вниз — это метания между жизнью и смертью, а бегущая за лодкой девочка-семилетка — его мать, умершая шесть лет назад на сорок девятом году.*

Оторвавшись от разлагающегося тела, тень — илт — все лето ютилась на кладбище и окрест его. С охотой посещала Леул-пугл и дом, где прежде жил Нюляк. По приходе укрывалась в кукольном подобии умершего, наблюдала за близкими, слушала их разговоры, узнавала новости. Потом стало одолевать усугубляющееся тоскливое разочарование. Домашние жили живой жизнью, избегали говорить о мертвых, страшились болезни и смерти, неустанно ограждали себя от соприкосновения с темными силами. При всем внимании к заместительному двойнику, никто из родичей не испытывал любви к нему, а лишь почтительный страх. Вначале пар и запах, исходившие от горячей пищи, доставляли сытость и удовлетворение, затем стали раздражать, особенно когда вдова Нюляка, обремененная домашними делами, стала опаздывать с жертвенным кормлением, ставя перед идолом, вмещающим илт ее мужа, остывшую еду.

…Могильная лодка неслась вниз по течению, опережая волну. Миновав эмдерское устье, полетела, едва касаясь воды, к ближнему обскому плесу. Застыла у прибрежной косы. Переступив борт, тень пошла песчаной рябью, не оставляя следов. Над краем болота висело низкое серое облако, непрерывно меняющее очертания. С приближением души Нюляка обрело вид человекоподобного призрака.

— Я Патлам-аи-лунг — Младший Дух Темной Стороны, призванный опекать тени людей, лишенных права на возрождение. Я провожу тебя в мир могильных душ. Но прежде спроси о том, чего не знаешь.

— Долог ли путь в глубь Преисподней?

— Для идущего в страну теней нет разницы между мигом и вечностью. Я выведу тебя на тропу, соединяющую миры, и ты пойдешь вдоль пределов трех пространств, по пограничью прошлого и будущего.

— Встречу ли я кого-нибудь на своем пути лицом к лицу?

— На тропе мертвых не бывает встречных. Все идут в одном направлении с замкнутыми устами, не оглядываясь назад.

— Пересекаются ли пути мертвых и живых?

— Живые не ходят этой дорогой, а если на перепутье измерений нечаянно ступят на нее, то в зависимости от расположения звезд и состояния души им бывают видения: или обитателей иных миров — богов и демонов, или выходцев из земного прошлого — менков, или пришельцев из земного будущего — миш. Теперь опусти руки и закрой глаза.

Тень исполнила веление Призрака и увидела себя в ладье, подплывающей к незнакомой пристани. На берегу стоят в ожидании недавно умершие леулские старики. Ведут к селению в дом, полный разновозрастных детей, которые знают о ней все, а она не помнит никого из них, хотя черты лица многих кажутся знакомыми…

*В Нижнем мире время течет в семь раз быстрее, чем в Среднем (за шесть земных лет в стране мертвых прошло сорок два года)