Введение

Ни для кого не секрет, что содержимое древних могил (и, вероятно, поселенческих комплексов) в основном состоит из органических материалов — дерева, кожи, тканей, всевозможных циновок, растений, семян, пищи, красок и многого другого, что не сохраняется в обычных условиях. Археолог, как правило, имеет дело с «нетленными» вещами, по которым невозможно соста­вить объективное представление об исчезнувших культурах*. О том как много утрачено, мы узнаем при открытии погребений, подобных «замерзшим» могилам Пазырыка.

*Хотя, разумеется, при возможностях современных естественных и точных наук можно многое восстановить из потерянного, казалось бы, навсегда.
Этому есть многочисленные примеры в мировой и российской археологии.

«Мерить чужую культуру по количеству уцелевших памятников — принципиально неверно, — писал Лев Гумилев. — Может быть роскошная цивилизация, постро­енная на базе нестойких материалов — кожи, мехов, дерева, шелка, и тупая, примитивная, но употребляющая камень и благородные металлы. От первой не остается следов, а остатки второй будет некуда девать» [1993, с. 31]. Эта несколько утрированная точка зрения в общем-то абсолютно справедлива, когда речь идет об огромном мире евразийских кочевников-скотоводов. Если бы не чудесные (иначе их просто не назовешь) стечения обстоятельств, этот мир во всем его многообразии и культурном богатстве исчез бы навсегда. Но ничто не исчезает бесследно, и вопреки всем законам природы, более того, благодаря именно природе культура древних центральноазиатских скотоводов сохранилась буквально «до последней нитки» в «замерзших» могилах Горного Алтая, занесенных песком могильниках Синьцзяна, в глубоких штольнях Ноин-Улинских курганов Северной Монголии.

Еще недавно этот мир, не оставивший письменных свидетельств своего существования, казался безнадежно утерянным. Скотоводы-кочевники Центральной Азии вызывали глухое раздражение у путешественников, которые с риском для жизни, преодолевая большие трудности, открывали для науки этот регион, остававшийся до конца XIX в. terra incognita. Им, энергичным, разносторонне образованным и бесстрашным в неуемном желании познать неведомое, номады Монголии, Синьцзяна и Тибета казались людьми неразвитыми, живущими исключительно для своего скота, оставляя на втором плане заботу о себе самом и своем семействе. Жизнь кочевников представлялась «незатейливой», и, казалось, единственная их забота — уход за скотом — не требует особого труда. У них сложилось мнение, что на любой физический труд кочевник смотрит с презрением, считая богатство, ­причем богатство в весьма своеобразном понимании, и «ничегонеделанье» верхом всяких благ. Их поражало, что жизнь владельцев огромных тысячных стад ничем не отличалась от жизни их же прислуги.

Н. М. Пржевальский, посвятивший всю свою жизнь изучению труднодоступных районов Центральной Азии, вынес из своих путешествий впечатления о том, что «…в зависимости от постоянного однообразия физических условий, быт номадов, конечно, не изменился со времен глубочайшей древности. Как и теперь, так и тогда войлочная юрта служила жилищем; молоко и мясо стад — пищею; так же любил прежний номад ездить верхом; так же был ленив, как и в настоящее время. Сменялись народы пустыни, вытесняя один другого; сменялась религия, переходя от фетишизма и шаманства к буддизму, но самый быт кочевников оставался неизменным — консерватизм Азии достиг здесь своего апогея» [1881, с. 10].

Даосский монах Чан Чунь, в 1219—1220 гг. проделавший нелегкий путь из Пекина в Монголию, а затем через Сибирь, Алтай и Тянь-Шань добравшийся до Самарканда, оставил меланхоличные поэтические строки, посвященные скотово­дам азиатских горных пастбищ, буквально вторящие словам, сказанным через семь веков Н. М. Пржевальским: «Куда бы взор не достигал, не видно конца горам и рекам, ветер и туман беспрерывны, и реки вечно текут. Для чего Творец, образуя вселенную, в этих странах повелел людям пасти коней и коров? Они пьют кровь, едят шерсть, как в глубокой древности; носят высокие шапки и связывают волосы различно от Китая. Святые мудрецы не могли завещать им письменного образования, и они целые века живут беспечно, довольствуясь сами собой» (см. [Си Ю Цзи, 1995, с. 301]).

Но так было не всегда. Археологические открытия, сопровождавшие открытия географические, позволили увидеть неизвестную ранее страницу древней истории Центральной Азии, когда этот регион был населен преимущественно ­европеоидными племенами, говорившими на языках индоевропейской семьи. Их явные связи с древними цивилизациями были своего рода богатым наследством, а культура населения этих мест отличалась своеобразной изысканной адаптированностью к местным суровым природно-климатическим условиям и образу жизни. Многие культурные достижения кочевых средневековых тюрко- и монголоязычных цивилизаций, о которых известно из письменных свидетельств восхищенных очевидцев, таких, ­например, как Рубрук, Марко Поло, Плано Карпини, были подготовлены в пред­шествующий, «иранский», период истории Центральной Азии. Об этом говорят сокровища «замерзших» пазырыкских могил.

Любопытно, что в среде носителей пазырыкской культуры Горного Алтая, по мнению Т. А. Чикишевой, сохранились представители реликтового древнеиран­ского типа. Л. Л. Баркова и И. И. Гохман справедливо видят изображения этих людей на известном войлочном ковре из Пятого Пазырыкского кургана: «все они: сидящая в кресле богиня, всадники на скакунах, человеко-зверь... имеют ярко выраженные южно-европеоидные черты лица» [1994, с. 27]. Такие же лица мы видим в самом центре Азии — у синьцзянских мумий бронзового и железного веков из районов Хами, Черчена, Субаши, Лобнора… Культура не передавалась как эстафетная палочка, она приходила вместе с ее носителями.

Многие достижения передне- и среднеазиатских государств древности вошли в культуру и быт народов, расселившихся далеко на восток до границ Китая. Так, вместе с пазырыкцами попали на Алтай породистые кони, разводимые в благоприятных для коневодства районах Средней Азии [Витт, 1952, с. 163—206]. Эти кони, хорошо известные всему древнему миру, напоминавшие современных ахалтекинских и арабских скакунов [Алексеев, 1990, с. 162—163], были найдены не только в «царских» курганах Пазырыка, но и на Укоке, в погребениях знатных воинов [Гребнев, Васильев, 1994, с. 106—111].

Пазырыкская культура хранит в себе немало привнесенного на Алтай извне, что во многом обеспечило ее яркое неповторимое «цветение», непревзойденное позже ни в гуннское, ни в тюркское время, ни в этно­графическом прошлом народов, населявших Горный Алтай. Недаром алтайцы и казахи, творя «современную мифологию» (по выражению М. Элиаде, [2000, с. 171—172]), не без оснований хотят видеть именно пазырыкцев своими предками (см., например, [Соенов, Эбель, 1994, с. 52—55] — причастность к широко извест­ной древней культуре означает некую мистическую связь с ее достижениями и позволяет говорить об уходящей в глубокую древность истории народа.

Представление об археологической культуре как части нашего исторического прошлого не может исчерпываться представлениями только о видимых вещах. «Для символического мышления мир не только “живой”, он также и “открытый”: предмет никогда не является только самим собой (как для современного сознания), он еще и знак или средоточие чего-то ­иного, некоей реальности, трансцендентной по отношению к бытийной характеристике предмета» [Элиаде, 1999, с. 224].

**Понятие «ментальность» используется в том значении, в котором оно понималось представителями французской школы «Анналов», которые и ввели его еще в середине 50-х годов прошлого столетия в сферу исторического исследования. Ментальность, по выражению Ж. Дюби, — «это система (именно система) в движении, являющаяся таким образом объектом истории.
Но при этом все ее элементы тесно связаны между собой; это система образов, представлений, которые в разных группах или стратах, составляющих общественную формацию, сочетаются по-разному, но всегда лежат в основе человеческих представлений о мире и о своем месте в этом мире и, следовательно, определяют поступки и поведение людей» [1991, с. 52].

Пазырыкская культура исследуется давно и изучена довольно хорошо для того, чтобы попытаться понять ее ментальность** — соприкоснуться с ее духовностью, системой тесно связанных между собой образов и представлений, которыми руководствовались пазырыкцы в своем поведении, что в конечном счете нашло ­выражение в их представлениях о мире и своем месте в нем. Понять пазырыкскую ­культуру, как и любую другую культуру древности, во всей ее многогранности, объяснив суть вещей и ритуалов, может только тот, кто сам является частью этой культуры, и, конечно, не стоит заблуждаться на этот счет. Но, воссоздав вещный облик культуры — единственное, что сохранилось, — мы можем приблизиться к ее пониманию. Вещи в бесписьменной культуре — это, по выражению Ю. Лотмана, «мнемонико-сакральные символы, которые включаются не в словесный текст, а в текст ритуала. Кроме того, по отношению к этому тексту они сохраняют известную свободу: материальное существование их продолжается вне обряда» [1996, с. 351]. Нетронутые погребения Укока, сохранившиеся во льду в запечатанных лиственничных камерах и колодах, создают полную иллюзию причастности к происходившему 2,5 тыс. лет назад. Археология здесь соприкасается с этнографией, ведь практически все вещи из дерева, ткани, кожи, войлока, рога выглядят так, как если бы они были только что взяты из этнографической коллекции. Обыденность вещей, полная возможность их «опознания», установления связей между предметами, обнаруженными в погребальной камере, множество мелких деталей делают культуру «живой». Коллекции уникальных предметов пазырыкской культуры, сохранившиеся благодаря алтай­скому феномену — «замерзшим» могилам, — позволяют ставить новые вопросы, искать новые подходы к их исследованию, расширяют возможности для сравнительного анализа. В предлагаемой вниманию читателя книге рассматривается лишь несколько составляющих культуры, в которых нашла отражение картина мира пазырыкцев: их одежда, посуда, войлоки, бальзамирование и татуировка, отношение к женщине, ботанические познания, освоенность природных богатств и образ жизни. В этом выборе я исходила, в первую очередь, из обеспеченности материалом, главным образом, новым и оригинальным, который позволяет глубже понять именно эти стороны древней культуры, важные для ее создателей.

Работа строится на традиционных принципах гуманитарного исследования: важно было увидеть то общее, что объединяет пазырыкскую культуру с современным ей миром других культур и цивилизаций, а также культур, предшествующих и последующих эпох, т. е. определить фон, на котором четче проступают неповторимые особенности, присущие только этой культуре.

Основным методом исследования является историко-сравнительный анализ разного типа источников. Прежде всего это археологические источники: материалы и исследования по древним, синхронным пазырыкской, культурам сопредельных территорий — узкого круга непосредственных соседей. Более широкий круг источников охватывает все скотоводческие культуры евразийских степей, вплоть до причерноморских греческих полисов и державы Ахеменидов на западе и государств Китая на востоке.

Другим важнейшим источником для сравнительного анализа являются этнографические материалы и исследования. Материалы пазырыкской культуры как нельзя более полно дают возможность для сопоставления с известными по коллекциям и публикациям находками, принадлежавшими к средневековым и традиционным культурам Южной, Западной и Восточной Сибири (исторические судьбы коренных народов этого региона, как известно, тесно связаны между собой), Средней и Передней Азии, Монголии, Китая. Пусть не покажется неоправданно широким круг названных культур и народов, ведь мы имеем дело с многокомпонентным, подвижным обществом, чья культура формировалась из разных источников и стала составной частью многих более поздних культурных образований.

Связь с внешним миром — одно из главных условий выживания скотоводов [Хазанов, 1975; Khazanov, 1984; Массон, 1980; 1989; Чвырь, 1996; и др.]. «Внешний» мир для пазырыкцев — это племена охотников и рыболовов Западной Сибири, скотоводов и земледельцев Синьцзяна, Тувы, Казахстана и Западной Монголии, современные им государства Китая и Средней и Передней Азии. «Две древнейшие цивилизации — европейская и китайская — развивались на двух концах Старого Света, Алтай находился на середине между ними», — казалось Г. Н. Потанину [1912, с. 16]. Мир древневосточных цивилизаций и среднеазиатских государств был ­отчас­ти и миром пазырыкцев, хотя говорить о принадлежности пазырыкской культуры только к иранскому миру нет веских оснований. Его влияние оказалось самым заметным, но не единственным. Древний Китай тоже оставил след в культуре скотоводов Алтая. Так, уже кажется установленным существование контактов между пазырыкцами и жителями древних царств Чу, Янь Цинь (см., например, [Juliano, 1991, р. 25—30]). Начиная с С. В.Киселева [1951, с. 356] исследователи пытаются увидеть китайское влияние в пазырыкском искусстве [Переводчикова, 1994, с. 128—138; Яценко, 1996, с. 154—158]. С культурой таежного угорского населения Западной Сибири пазырыкцев сближает испытанное ею, как предполагают, в раннем железном веке влияние иранской культуры. Иранский пласт в культуре хантов и манси сохранился до современности [Гемуев, 1990, с. 190—195]. Близкий пазырыкцам «озвученный» мир «Авесты», «Истории» Геродота, «Киропедии» Ксенофонта, китай­ских трактатов и мифов, «Ригведы», «Атхарваведы» и других источников помогает лучше по­чувствовать дух времени, в котором существовала культура населения ­Горного Алтая. При том я вполне осознаю тот факт, что письменные источники не являются абсолютной истиной, по которой выверяются и интерпретируются факты археологии, они чрезвычайно специфичны и нередко дают сильно трансформированную картину исторической реальности [Лелеков, 1987, с. 29—30; Вязовикина, 1996, с. 34—37].

В работе по изучению вещей и веществ из «замерзших» погребений Укока принимали участие ученые из различных институтов СО РАН: д.х.н. В. В. Малахов, А. А. Власов — Институт катализа; к.х.н. В. П. Фадеева, М. М. Шокиров — Институт органической химии; с.н.с. Т. А. Чанышева — Институт неорганической химии; с.н.с. В. Г. Степанов — Институт биоорганической химии; д.г.-м.н. Ю. Г. Щербаков — Институт геологии, геофизики и минералогии, и многие другие. При отсутствии междисциплинарного синтеза при работе над археологическим материалом была бы утеряна значительная и наиболее оригинальная часть информации, ведь главного, как известно, глазами не увидишь. С помощью современных высокоэффективных многоэлементных физических методов удалось глубже проникнуть в «пазырыкские тайны». Формированию нашего представления о способах и приемах бальзамирования тел пазырыкцами способствовали данные патологоанатомии и медицины. Исследования проводились швейцарскими патологоанатомами — докто­ром Р. Хаури-Бионда и ассистентом У. Блатер и в лаборатории Научного центра биологических структур при Всероссийском институте лекарственных и ароматических растений (Москва) д.м.н. В. Л. Козельцевым. Определение ароматических семян, растений и трав из погребений было сделано в Гербарии Ботанического сада СО РАН к.б.н. И. А. Артемовым, Е. А. Королюк, М. И. Ломоносовой. Много ценных сведений получено также при изучении материалов с Укока дендрохронологически­ми методами, которое проводилось совместными усилиями швейцарских ­специалистов М. Зайферта (из дендролаборатории Археологического бюро, Цюрих), В. Шока (специалист по анатомии дерева из Федерального института леса, снега и ландшафта, Бирменсдорф) и сотрудника ИАиЭт СО РАН И. Ю. Слюсаренко. Для иссле­дования оказались чрезвычайно важными данные по антропологии и генетике пазырыкцев (работы к.б.н. Т. А. Чикишевой, А. Ромащенко, М. И. Воеводы) и палеозоологии (исследования пазырыкских коней, проведенные И. Е. Гребневым и С. К. Васильевым).

При всем своем великолепии «замерзшие» могилы Укока никогда не стали бы столь важны и информативны, если бы за ними не стояли Пазырык, Башадар, ­Туэкта, Катанда, Шибе, могильники Уландрыка и Юстыда, Сайлюгема и Кок-Су и многие другие памятники. Благодаря исключительно профессиональным и успешным работам моих предшественников С. И. Руденко, М. П. Грязнова, В. Д. Кубарева и др., Укок смог стать в некотором роде этапным пунктом в изучении пазырыкской культуры — недостающим фрагментом мозаики, прояснившим если не всю картину, то ее важную часть. Я не буду перечислять всех ученых, которые занимались исследованием пазырыкских могильников, их фамилии вы найдете в моей книге. Без них предлагаемая работа была бы просто невозможна.

В первой части книги описываются базовые памятники пазырыкской культуры Укока, исследованные автором. Это необходимо для того, чтобы дать представление об основном источнике, используемом для реконструкции ­мировоззренческих представлений пазырыкцев, которым посвящена основная часть предлагаемого исследования. Все материалы происходят из могильников, но для поставленных задач это не является ограничением, в чем, надеюсь, будет возможность убедиться. По справедливому замечанию Ю. М. Лотмана, «лицо эпохи отражается в образе смерти» [1994, с. 28]. А тонко чувствовавший древность художник Д. Плавинский, говоря об Азии, заметил, что, как это ни парадоксально, в городе мертвых бьется сердце народа, «и только в рельефе кладбищ отпечатан Лик души народа, обращенный к вечности» [1991, с. 124].