: 25 ноя 2008 , Нанотехнологии: вчера, сегодня, завтра , том 23, №5

«Леонгардъ Эулеръ». По материалам СПб филиала архива РАН

В родном Базеле Леонард Эйлер прожил лишь первые 20 лет своей жизни. В России ученый прожил почти 31 год (1727—1741 гг., 1766—1783 гг.) и 25 лет – в Берлине.

Сам Эйлер особое место в своей жизни отводил Петербургу. В 1749 г. он писал из Берлина: «Я и все остальные, имевшие счастье служить в Российской Императорской академии, должны признать, что всем, чем мы являемся, мы обязаны тем благоприятным условиям, в каких мы там находились. Ибо что касается лично меня, то не будь этого счастливого случая, я был бы вынужден посвятить себя какому-нибудь другому занятию, в котором я, по всей вероятности, стал бы только кропателем. Когда его королевское величество [Фридрих II] недавно спросил меня, где я научился тому, что знаю, я ответил в соответствии с истиной, что всем обязан своему прибыванию в Петербургской академии»¹.

Там, где «приветствуют муз»

Леонард Эйлер закончил факультет свободных искусств Базельского университета. Математиков Базельский университет не готовил, но Эйлер имел возможность слушать лекции по математике и началам астрономии Иоганна I Бернулли.

Занять кафедру математики или физики в Европе было довольно сложно из-за недостатка вакансий, к тому же Эйлер был еще молод. В 1727 г., в возрасте двадцати лет, претендуя на кафедру физики в университете родного Базеля, он не прошел даже предварительное голосование при отборе кандидатов на вакантную должность².

За два года до этого сыновья его учителя – Николай II и Даниил Бернулли стали академиками созданной в Петербурге Академии наук. По рекомендации Д. Бернулли в Россию пригласили и Эйлера. Как писал И. Бернулли, «лучше несколько потерпеть от сурового климата страны льдов, в которой приветствуют муз, чем умереть от голода в стране с умеренным климатом, в которой муз презирают и обижают»³.

Видимо, особые черты характера, углубленность в научный поиск позволили Эйлеру остаться в стороне от тех конфликтов и столкновений амбиций, которые сотрясали Императорскую Академию наук в ее борьбе с Академической канцелярией.

Уехав в 1741 г. в Берлин, Эйлер не прерывал ни научных, ни друже­ских связей с Петербургом. Причем эти связи установились у Эйлера не только с привычным кругом «иностранных петербуржцев». Ученый старался выполнять один из важнейших пунктов академиче­ского контракта, составленного еще Петром I, – не только писать научные труды, но и обучать русских учеников, поддерживая российскую науку.

Даже в Берлине в доме Эйлера жили обучавшиеся у него русские ученики: С. К. Котельников, будущий профессор математики Петербургской Академии наук; С. Я. Румовский, будущий профессор астрономии; М. Софронов, адъюнкт Академии наук. Отношение к ним их учителя было почти отеческим. Высоко ценя научные способности Котельникова, Эйлер часто сообщал о его достижениях в Петербург, что тот уже имеет преимущества перед такими европейскими математиками, как Кюн и Кастильон. «Но при этом, – писал в одном из писем Эйлер, – не надо ждать от молодого ученого сразу научных открытий, которые требуют не только знаний, но и многолетних упражнений»⁴.

Много беспокойства доставлял учителю талантливый, но пьющий Михаил Софронов. С досадой и горечью писал Эйлер Г.-Ф. Миллеру о пьянстве своего ученика, которое сводило на нет его хороший характер и одаренность. И тут же, по-дружески, просил Миллера не сообщать о поведении Софронова руководителю Академической канцелярии и фактическому распорядителю финансами Академии наук И. Шумахеру. Стараясь не портить отношений с тем же всесильным Шумахером, Эйлер осторожно вступался и за М. В. Ломоносова.

Пожалуй, Эйлер – один из немногих академиков XVIII в., который пользовался уважением в с е х своих коллег. Его удивительная работоспособность поражает и наших современников. По подсчетам известного историка науки Ю. Х. Копелевич, до лета 1741 г. на заседаниях Академической канцелярии (общего собрания академиков) Эйлер выступал с докладами в среднем 10 раз в год!

Говорит, читает и пишет по-русски

Многие, кто писал и кто пишет об Эйлере, часто подчеркивают его превосходство над коллегами по таланту, работоспособности, силе духа: математик на протяжении своей жизни терял зрение , сначала одного глаза, потом совсем ослеп и надиктовывал свои научные труды ученикам, производя в уме многочисленные математические расчеты. Мы же отметим еще одну особенность личности великого математика: Эйлер был одним из немногих иностранных ученых, кто стал петербургским академиком и знал русский язык. Причем он не просто освоил устную речь, но и писал по-русски.

Казалось бы, особой потребности в овладении языком у него не было. Был свой круг коллег, друзей, своя церковь, газета на немецком языке, а профессиональная деятельность требовала латинского, немецкого или французского языков. Можно предположить, что многие из его петербургских коллег иностранного происхождения все-таки могли говорить и читать по-русски. А вот свидетельств о владении ими письменным русским языком сохранилось крайне мало.

Эйлер же начал изучение русского чуть ли не по пути в Россию. В его записных книжках есть русский алфавит, упражнения по склонению русских имен существительных, числительных. Когда Академия не выплачивала Эйлеру, как ее почетному члену, пенсию, то он просил в качестве компенсации высылать ему в Берлин книги, в том числе и на русском языке. Так, книгу Миллера «Описание Сибирского царства …», вышедшую в 1750 г., он просил прислать ему в издании на русском языке.

Есть свидетельство, что к 1730 г. Эйлер уже настолько хорошо владел русским, что мог быть переводчиком. Так, Я. Герман, прибывший в Петербург раньше Эйлера, но так и не освоивший русского, получив из Москвы письмо на русском языке, просил Эйлера перевести его на немецкий. Видимо, письмо носило конфиденциальный характер, так как Герман в сопроводительной записке просил Эйлера ни письмо, ни перевод никому, кроме Д. Бернулли, не показывать⁵. Интересно, что с русскими вельможами (М. П. Бестужевым-Рюминым, М. И. Воронцовым) Л. Эйлер переписывался обычно по-французски, а со своими русскими учениками и молодыми коллегами – по-латыни. Но это правило соблюдалось им не всегда.

В 1743 г. над всесильным Шумахером нависли тучи. «Главный токарь при Петре I» А. К. Нартов в 1742 г. написал жалобу на Шумахера, а вслед за ним подали жалобу и еще некоторые служащие Академии. Шумахера посадили под домашний арест, и им занялась следственная комиссия, а Нартова назначили первым советником Канцелярии.

Мудрый Эйлер, знавший о борьбе Нартова с «чужестранными подданными» в Петербургской Академии, написал ему письмо по-русски с поздравлением о назначении управляющим Академией⁶. Андрей Константинович ответил тоже по-русски, сообщив о назначении Эйлера почетным членом Академии, правда, без пенсиона. Пенсия могла быть назначена, уточнял Нартов, только по специальному указу императрицы⁷. Дипломатичный Эйлер заметил, что удовлетворен и одним званием⁸. Этим переписка закончилась, как, впрочем, и управление Академией А. К. Нартовым.

Другой период «писем по-русски» связан с вступлением в 1746 г. в должность президента Академии наук 18-летнего К. Г. Разумовского. Эйлер был достаточно хорошо знаком с Разумовским, который, отправившись 15-летним юношей в образовательное путешествие по Европе под надзором Г. Н. Теплова, учился в Берлине математике у Эйлера. Более того, из письма Эйлера мы знаем, что Разумовский был крестным отцом одной из дочерей ученого.

Как и со многими своими учениками, Эйлер переписывался с президентом Академии по-немецки и по-французски, но в 1747—1748 гг., когда новый президент Академии обратил внимание на русскую составляющую петербургской науки и стремился замещать академические вакансии в первую очередь учениками русского происхождения, стал переписываться и по-русски. В 1750 г. Разумовский от имени императрицы Елизаветы предложил Эйлеру вернуться в Петербург, обещая принять все условия ученого, держать переговоры в строгом секрете и вести переписку через специального курьера. Эйлер отговорился, ссылаясь на плохое здоровье.

Несколько писем в те же годы Эйлер написал по-русски Г. Н. Теплову, при этом сам Теплов отвечал ему на французском языке. Даже расписку в получении денег 17 октября 1747 г. Эйлер написал по-русски.

Враг всякого притеснения…

Вряд ли ученый обращался к русскому языку только из-за требований «текущего момента». Он серьезно и с пониманием относился как к задаче воспитания русских ученых, так и к тому, что они должны занимать подобающее место в своей Академии.

Эйлер выучил русский и по возможности пользовался им не из конъюнктурных соображений. Он следовал установившейся традиции и первоначально своим коллегам-математикам (Д. Бернулли, Хр. Гольдбаху) писал по-латыни, потому что письма эти были, скорее, научные статьи, чем просто переписка. Немецкий и французский также были тогда в научном обиходе ученых. Но если бы в России было принято писать письма по-русски, то и Эйлер делал бы это на языке страны, которая дала ему возможность развить свои научные таланты. Он, как никто из его коллег в Петербурге, был к этому готов.

Вот один пример, который мог бы подтвердить слова об отсутствии у Эйлера желания выслужиться, следуя новой (но, заметим, недолгой), тенденции к утверждению в Академии наук отечественных ученых и их родного языка. 31 января 1748 г. Эйлер написал Шумахеру о предложенной Берлинской Академией наук премии за решение задачи об образовании селитры. Ученый считал, что никто лучше Ломоносова с этой задачей не справится, и что было бы хорошо, если бы премию получил член Петербургской Академии, да к тому же русский.

Чуткий до новых установок царского двора советник Канцелярии это понимал. Но в ответном письме Эйлеру в Берлин писал, что хотя, М. В. Ломоносов, по его словам, книгу на конкурс и отослал, но стараться для него не обязательно, потому что президент Академии в Ломоносове не заинтересован.

Однако Эйлер продолжал беспокоиться о книге Ломоносова и, более того, в одном из писем Шумахеру писал, что Ломоносов своими знаниями оказывает честь как Академии, так и своему народу⁹.

Один из учеников Эйлера – Н. Фус, выступая на заседании Академической канцелярии после смерти своего учителя, говорил, что Эйлер «был правдив и добродушен в высочайшей степени. Непримиримой, будучи враг всякого притеснения, имел твердость духа осуждать оное и против его вооружаться, не взирая на лицо и обстоятельства».

О многом говорит и тот факт, что уход из жизни Леонарда Эйлера его ученики и те, кто «имели щастие пользоваться его наставлениями» – его сын И. А. Эйлер, С. К. Котельников, С. Я. Румовский, Л. Ю. Крафт, А. И. Лексель, П. Б. Иноходцев, племянник Ломоносова М. Е. Головин, Н. Фусс – восприняли как большое личное горе.

А внимательное отношение Эйлера к русскому языку – языку его второй родины – привносит дополнительный штрих к характеру этого великого человека.

¹ Цит. по кн.: Копелевич Ю. Х. Эйлер – член Петербургской Академии наук, действительный и почетный // Развитие идей Леонарда Эйлера и современная наука. М., 1988. С. 47.

² См. комментарий к тексту «Похвальной речи покойному Леонарду Эйлеру…» Н. Фуса // Развитие идей Леонарда Эйлера и современная наука: Сб. статей. М., 1988. С. 379—380.

³ Цит. по ст.: Лаврентьев М. А. Вступительная речь на юбилейной научной сессии, посвященной 250-летию со дня рождения Леонарда Эйлера // Леонард Эйлер: Сб. статей в честь 250-летия со дня рождения, представленных в АН СССР. М., 1958. С. 9.

⁴ Там же. С. 192.

⁵ ПФА РАН. Ф. 136. Оп. 2. Д. 4. Л. 5—5 об.

⁶ ПФА РАН. Ф. 1. Оп. 3. Д. 31. Л. 202—203.

⁷ ПФА РАН. Ф. 1. Оп. 3. Д. 33. Л. 33—33 об.

⁸ ПФА РАН. Ф. 1. Оп. 3. Д. 31. Л. 201 об.

⁹ ПФА РАН. Ф. 1. Оп. 3. Д. 37. Л. 124—125.

: 25 ноя 2008 , Нанотехнологии: вчера, сегодня, завтра , том 23, №5