Генрих Манизер: «Ну, всё! В этом году еду в кругосветное путешествие!»
К 110-летию Второй русской экспедиции в Южную Америку (1914–1915 гг.)

Русские, возможно, «открыли Америку» еще в XVII в. – ​через полтора века после знаменитой испанской экспедиции Колумба в Новый Свет. Как известно, осенью 1648 г. кочи экспедиции С. И. Дежнева вошли в пролив, разделяющий Азию и Северную Америку. Позже этот пролив будет назван Беринговым – ​в честь командора В. Беринга, экспедиция которого в 1741 г. – ​сто лет спустя – ​исследовала Алеутские острова и берега Аляски.

«Открытие» русскими Южной Америки началось позднее и велось не так масштабно. Оно не было связано с проектами колонизации и заключалось в дипломатических миссиях и научно-­исследовательских экспедициях, внесших значительный вклад в изучение природы, этнографии и культуры Нового Света. Примером может служить первое русское кругосветное плавание под командованием И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского в 1803–1806 гг., маршрут которого проходил вокруг мыса Горн – ​южной оконечности континента.

Первопроходцем, открывшим южноамериканский континент для русской науки, стал Григорий Иванович Лангсдорф (Георг Генрих фон Лангсдорф), русский дипломат, натуралист и путешественник немецкого происхождения. Экспедиция, состоявшаяся в 1821–1829 гг. под его руководством и традиционно именуемая Первой русской экспедицией в Южную Америку, охватила обширные территории Бразилии, включая штаты Минас-­Жерайс, Сан-­Паулу, Мату-­Гросу и другие регионы. Но хотя экспедиция Лангсдорфа и стала одной из самых масштабных и значительных научных миссий в Южной Америке в XIX в., она не получила широкой известности и ее результаты почти столетие оставались в тени.

Первым, кто возродил интерес к этому научному путешествию, стал молодой петербургский этнограф Генрих Манизер. В музее Рио-де-­Жанейро он обнаружил экспонаты, удивительно похожие на те, что хранились в Этнографическом музее Императорской Санкт-­Петербургской Академии наук с пометкой Langsdorff, и выяснил, что так звали путешественника из России, собиравшего материалы об Амазонии.

Сам Манизер отправился на южноамериканский континент не туристом, а в качестве участника научной экспедиции, известной как Вторая русская экспедиция в Южную Америку. К сожалению, история этого предприятия, совершенного в годы, драматичные не только для отечественной науки, но и для всей страны, также осталась малоизвестной. Сегодня, 110 лет спустя, пришло время вспомнить о ней и ее участниках.

«Искусства только в помощь науке!»

В канун 1914 г. большая и сплоченная семья санкт-­петербургского художника Генриха Матвеевича Манизера собралась за новогодним столом. В полночь, когда присутствующие загадывали желания, старший сын Генрих, 24‑летний студент, встал и провозгласил: «„Ну, всё! В этом году еду в кругосветное путешествие!“ Младшие ребята запрыгали вокруг него: „Зачем, зачем сказал, может, не получится?!“ – ​„Обязательно получится, в небесной канцелярии уже все записано!“» (Соболева, 2018, с. 193).

В новом году желание юноши осуществилось: пятеро молодых ученых, включая Генриха Манизера, действительно отправились в научную экспедицию на другой конец света – ​в Южную Америку.

«Двадцатичетырехлетний Генрих Генрихович Манизер <...> Профессора Щерба и Бодуэн де Куртене считают его блестящим лингвистом, а крупнейший этнограф Лев Яковлевич Штернберг – ​восходящим светилом этнографии. Он прекрасно рисует, хорошо ездит верхом, плавает как рыба; целеустремлен, напорист, порой вспыльчив и резок» (Танасийчук, 2003, с. 8)

Семья Манизеров, в которой было восемь детей (отец был женат вторым браком), с 1896 г. жила в бывшей квартире художника И. Е. Репина в старинном петербургском районе Коломна, на Калинкинской площади. Супруги очень внимательно относились к воспитанию и образованию детей. По словам единственной дочери Гали, у них было «заполненное содержанием детство» (Там же, с. 189). Помимо общего образования, все дети Манизеров посещали занятия в вечерней рисовальной школе Центрального училища технического рисования, основанного бароном А. Л. Штиглицем, где преподавал их отец.

Занимались они и музыкой, причем старший сын Генрих обучался игре на скрипке особенно серьезно. Однако, несмотря на незаурядные музыкальные и художественные способности, главным направлением своей деятельности он избрал науку: «Искусства только в помощь науке!» (Там же, с. 191). В дальнейшем музыкальный слух скрипача и умение рисовать пригодятся Генриху Манизеру в его научных исследованиях.

После окончания в 1907 г. 5‑й Санкт-­Петербургской гимназии он учился в Императорском Санкт-­Петербургском университете, причем одновременно на двух факультетах – ​историко-­филологическом и физико-­математическом (естественное отделение); в то же время посещал лекции в Психоневрологическом институте. Из всех дисциплин больше всего студента увлекали этнография и лингвистика. Обладал он и немалыми способностями к иностранным языкам – ​владел несколькими, включая польский, испанский и португальский.

В университетские годы ­Г­енрих нередко бывал в Санкт-­Пе­тер­бург­ской биологической лаборатории П. Ф. Лесгафта, при которой существовал так называемый Биологический кружок. Члены этого кружка, молодые прогрессивные люди, собирались для обсуждения широкого круга вопросов о науке, искусстве, политике; серьезные разговоры разбавлялись шутками и музицированием. На таких встречах часто бывал со своей скрипкой и Генрих Манизер, который не только участвовал в дискуссиях, но и давал небольшие концерты. Именно здесь он познакомился с четырьмя товарищами по будущей экспедиции в Южную Америку.

«Денег не было, но были вдохновение и мечта, и воля к ее осуществлению»

В чьей именно голове первоначально родилась на первый взгляд безумная мысль об экспедиции в Южную Америку – ​неизвестно. Как писал много позже ее участник Иван Стрельников, «в кружке молодых биологов, на рассвете длинной февральской ночи 1914 г., после докладов, вечернего чаепития, музыки и в ходе последующей беседы возникла мысль познать жизнь на Земле-планете в ее наибольшем богатстве и роскоши. <…> Мы хотели познакомиться с истоками человеческой духовной культуры, с жизнью, верованиями, языками первобытных племен индейцев Бразилии и Парагвая. Денег у нас не было, но были вдохновение и мечта, и воля к ее осуществлению» (Лукин, 1977, с. 159–160).

Участники Второй русской экспедиции в Южную Америку:
Иван Дмитриевич СТРЕЛЬНИКОВ – ​зоолог, ассистент Биологической лаборатории П. Ф. Лесгафта, 27 лет;
Николай Парфеньевич ТАНАСИЙЧУК – ​зоолог, студент естественного отделения физико-­математического факультета Санкт-­Петербургского университета, 23 года;
Сергей Вениаминович ГЕЙМАН – ​этнограф, психолог, юрист, экономист, студент Санкт-­Петербургского психоневрологического института, 26 лет;
Федор Артурович ФИЕЛЬСТРУП – ​этнограф, лингвист, выпускник историко-­филологического факультета Санкт-­Петербургского университета, 25 лет;
Генрих Генрихович МАНИЗЕР – ​выпускник историко-­филологического факультета и студент естественного отделения физико-­математического факультета Санкт-­Петербургского университета, 24 года

Сами путешественники называли свою поездку «студенческой экскурсией». Уже вернувшись из экспедиции, в заметке «Русские студенты в Южной Америке», напечатанной в газете «Биржевые ведомости» 23 мая 1916 г., Манизер рассказал: «Нас было пять. Едва ли вокруг одной общей цели могло объединиться более разнообразное общество! Самый старший С. В. Гейман – ​юрист, студент-­психоневролог, несмотря на полное пренебрежение к иностранным языкам, был самым опытным путешественником – ​он уже успел повидать Индию, Яву, Японию, участвуя в студенческой экскурсии. Техника ориентировки в новых условиях была у него блестящая, да к тому же близость к журналистике и коммерции, – ​все это делало из него „присяжного лектора“ и „пропагандиста“ „экспедиции“, как он любил называть нашу поездку, „секретарем“ которой он себя невозмутимо величал.

Следующий – ​И. Д. Стрельников, как человек непосредственно близкий к микроскопу и физиологии, оказался медиком „экспедиции“ и проявил большую заботливость в составлении нашей аптеки, правда, вернувшейся почти нетронутой обратно.

Третий, Ф. А. Фиельструп, поклонник изящной литературы и поэзии, проделал уже научные экспедиции на Кавказ и в Монголию и лучше всех нас владел всеми цивилизованными языками, польза чего видна сама собою. Он и я были „дипломатами экспедиции“ и ее „лингвистическим крылом“. Наконец, Н. П. Танасийчук – ​великолепно дополнял картину в виде рассеянного натуралиста, „Паганеля экспедиции“, вечно возившегося с пробирками и ружьем, которое „не стреляло“.

ПЯТЕРО НА РИО ПАРАГВАЙ В 2003 г. в издательстве КМК вышла документальная повесть «Пятеро на Рио Парагвай», автором которой стал доктор биологических наук Виталий Танасийчук, известный энтомолог и популяризатор науки, сын зоолога Николая Танасийчука, одного из участников «студенческой экскурсии» в Южную Америку.
Предысторию создания этой книги описал сам автор: «Мое воображение с детства занимала большая темно-­синяя книга, лежавшая на одной из полок книжного шкафа. Непривычно большие листы с крупными машинописными строчками, старая орфография. Рядом – ​стопка потрепанных журналов, где сразу за текстом отречения царя и портретами членов Временного правительства шли „Очерки путешествия по Бразилии, Боливии и Парагваю“ с фотографиями тропических лесов и белого от пены водопада. <…> Я слушал рассказы о странствиях в далекой стране, где вокруг цветов вьются крохотные, похожие на бабочек, птицы, а бабочки огромны и сами похожи на птиц… <…> „Вот подожди – ​напишу книгу, и ты прочитаешь там об этом – ​и о многих других интересных вещах…“»
Написать свою книгу Николай Танасийчук так и не успел, но его дневник, письма и рукописи удалось сохранить. Еще за несколько дней до смерти он рассказывал сыну веселые истории, случившиеся с ним и его друзьями в далекой юности.
Спустя 40 лет сын выполнил обещание отца. Благодаря его работе над первоисточниками и немалому литературному таланту мы можем окунуться в неповторимую атмосферу южноамериканского континента в те давние предвоенные годы, когда пятеро бесшабашных молодых ученых из северной страны отправились за приключениями в малоисследованные области Нового Света

Все мы на собственном опыте знали, что значит путешествовать по-студенчески, и нашу поездку решили организовать именно по типу студенческих экскурсий по России. Впрочем, иначе нечего было и думать ее организовывать по понятным экономическим соображениям. <…> Продолжительность поездки была рассчитана на семь-восемь месяцев, кто же мог предполагать весною 1914 года, что в наше отсутствие Европа вдруг сойдет с ума!».

Средства на экспедицию собирались буквально с миру по нитке. В организации предприятия и сборе средств приняли участие петроградские и московские музеи и учреждения при содействии таких авторитетных ученых, как директор Музея антропологии и этнографии академик В. В. Радлов, этнограф Л. Я. Штернберг, антрополог, этнограф и археолог академик Д. Н. Анучин.

«Под будущие коллекции дали небольшие суммы Зоологический музей Академии наук, Лаборатория Лесгафта. Директор Этнографического музея академик Радлов и его заместитель Штернберг не только выделили деньги на закупку этнографического материала, но и помогли выхлопотать дотацию у известного нефтепромышленника Нобеля. Добыл денег для экспедиции московский антрополог профессор Анучин. И, наконец, Стрельников выпросил целых пятьсот руб­лей у владельца Волжско-­Камского пароходства Мешкова, не раз помогавшего Лаборатории Лесгафта, а в свое время давшего очень крупные суммы на создании Пермского университета. Всего, с личными „капиталами“ участников, набиралось немногим больше трех тысяч руб­лей. При строжайшей экономии этих денег должно было хватить на проезд, на жизнь в течение полугода и, главное, на добывание коллекций.
Но для экспедиции в дебри Ориноко этого было мало, там нужно покупать лодки, нанимать гребцов и проводников. Более доступными казались центральные районы Южной Америки, куда можно попасть пароходом по рекам. Особенно привлекал и зоологов, и этнографов бассейн реки Пилькомайо, лежащей на границе Парагвая и Аргентины. Начинать же путешествие решили в Буэнос-­Айресе, где у Радлова и Штернберга немало добрых знакомых; они переписывались и вели обмен экспонатами со многими аргентинскими учеными <…> Подготовка шла полным ходом. Паковались инструменты и снаряжение, всевозможные мелочи для обмена у индейцев – ​бусы, маленькие зеркала, блестящие пуговицы. Гейман притащил черное стеклярусное платье своей тетки. Над ним смеялись, но он невозмутимо укладывал его в ящик. Стрельников, Танасийчук, Манизер в Зоологическом музее обучались препарированию шкурок птиц и млекопитающих.» (Танасийчук, 2003, с. 9)

Итоговая сумма, собранная на экспедицию (3690 руб., что примерно соответствовало годовому жалованию университетского профессора), была более чем скромной для путешествия за океан пяти человек. Так что в путь исследователи отправились с солидным багажом знаний, но налегке в финансовом отношении. То, что это авантюрное предприятие предполагало немалые опасности и приключения, очевидно, было особенно привлекательным для молодых путешественников.

Сохранилось письмо академика Радлова к «Его превосходительству господину С.‑ Петербургскому градоначальнику» от 26 марта 1914 г. с просьбой о выдаче участникам экспедиции командировочных пас­портов. В письме был обозначен статус каждого участника по отношению к воинской повинности. О Генрихе Манизере сообщалось, что он имеет отсрочку до 15 июня 1916 г. В будущем это обстоятельство сыграет роковую роль в его жизни (СПбФ АРАН. Ф. 142. Оп. 1 (до 1918). Д. 66. Л. 325).

«Студенческая экскурсия»

Задачи «студенческой экскурсии» были более чем серьезные и включали изучение природы южноамериканского континента, исследования материальной и духовной культуры коренного населения, сбор этнографических и зоологических коллекций для отечественных музеев и научных учреждений.

Пятеро путешественников стартовали 21 апреля 1914 г. – ​им предстоял долгий путь из Санкт-­Петербурга через океан. Из Либавы (ныне латвийский порт Лиепая) они доплыли до Лондона, а затем из Саутгемтона до берегов Южной Америки. 22 мая 1914 г., через месяц после отъезда, они прибыли в Буэнос-­Айрес.

«Первого мая после короткой остановки в Лондоне они отплывают из гавани Саутгемптона на белоснежном трансатлантике „Арланса“ компании „Ройял Мейл“. Он так велик, что на нем просторно даже трем тысячам пассажиров. У наших путешественников маленькая каюта третьего класса на самой корме. Душно, тесно, мешает спать грохот машин – ​но все искупается ветреным простором Атлантики и ожиданием завтрашнего чуда. Как его предвестники из моря встают серые утесы Португалии, потом зеленые – ​Мадейры. И снова океан, который все больше синеет, хотя, казалось бы, синеть уже некуда. Г­де-то позади, за дождями, за горизонтом – ​Россия, дом, университет. Там скоро начнутся белые ночи, а здесь в темноте гребни волн загораются холодным зеленым светом, за кормой тянется сверкающая полоса, и если открыть в ванной кран с забортной водой – ​из него как будто сыплются искры. Это вспыхивают ночесветки, мельчайшие морские животные.
Днем у борта в прозрачной воде играют дельфины, блестя плавниками вспархивают стайки летучих рыб, и Гейман, подклеив к линзам бинокля волосок, предлагает легковерным попутчицам посмотреть на линию экватора.
Наступает дождливое утро семнадцатого мая. Навстречу кораблю выплывают из тумана темные глыбы островков, и облака цепляются за их вершины. Это уже Америка. Горы впереди смыкаются, из-за горизонта поднимаются причалы и стоящие у них корабли – ​огромные, как дворцы, а за ними белеют дворцы, похожие на корабли. И все вместе сливается в один неповторимый, по картинкам с детства знакомый пейзаж Рио-де-­Жанейро» (Танасийчук, 2003, с. 10–11)

Там они задержались на три недели, решая организационные вопросы и уточняя дальнейший маршрут экспедиции. В результате намеченная в Петербурге программа была значительно изменена: местные ученые убедили русских путешественников, что ехать нужно в штат Мату-­Гросу в центральной части Бразилии.

16 июня 1914 г. исследователи отбыли вглубь континента вверх по р. Парана, а затем по р. Парагвай до г. Асунсьон – ​столицы Парагвая. Через две недели они добрались до городка Корумбы, расположенного на границе с Боливией и Парагваем. Этот «город невелик, всего десятка два улиц и семь тысяч жителей <…> Европейцы, негры, индейцы, китайцы, бразильцы, парагвайцы, люди всевозможных цветов и оттенков, авантюристы, скупщики драгоценных камней и каучука, охотники за перьями цапель, лесопромышленники, плантаторы, торговцы <…> Несмотря на адскую жару, вся цивилизованная публика разгуливает в темных европейских костюмах, в крахмальных воротничках» (Танасийчук, 2003, с. 17).

В Корумбе, как сообщил Манизер в письме к Радлову, «ввиду разности задач и ограниченности средств» участники разделились на две группы (СПбФ АРАН. Ф. 142. Оп. 1 (до 1918). Д. 70. Л. 145 об.).

ВГЛУБЬ КОНТИНЕНТА «Бойко шлепая по воде плицами колес, идет против течения небольшой белый пароходик. <…> На борту полтораста пассажиров – ​пестрая толпа гаучо из пампы, искателей золота и алмазов, „индиос сивилисадос“ – ​цивилизованных индейцев, эмигрантов из разных стран Европы. Почти все вооружены, и приближение судна слышно издали по отчаянной пальбе, которая открывается по каждому встречному кайману-­жакарэ. <…> На корме, не обращая внимания на шум, расположились пятеро молодых людей. На всех – ​новые крепкие английские башмаки с твердыми кожаными гетрами, парусиновые куртки; через плечо – ​футляры с биноклями и фотоаппаратами. Капитан обращается с ними весьма почтительно: ведь это не ­какие-­нибудь землемеры или торговцы, это исследователи, эксплорадорес, и приехали они издалека из ледяной Московии. О них писали в асунсьонских газетах; капитан даже помнит заголовок – ​„Экспедисьон де бравос эстудьянтес русос“, экспедиция отважных русских студентов.
„Бравос эстудьянтес“ делают записи в дневниках, играют в шашки, пишут на родину очень бодрые письма – ​и ни за что не хотят признаться друг другу, что на душе у них скребут если не здешние ягуары и пумы, то все равно достаточно крупные кошки. Эстудиантес попросту боятся. Не лесных опасностей и отравленных стрел, а того, что они могут не справиться, что могут вернуться на родину, не сделав намеченное. У них нет умения экспедиционной работы, у них мало денег и мало времени. Они думают о том, что сейчас июнь, а к рождеству им нужно вернуться. То, что это июнь не ­какого-­нибудь, а тысяча девятьсот четырнадцатого года, не говорит им ни о чем. Мир спокоен, и эрцгерцог Франц Фердинанд еще не приехал в Сараево» (Танасийчук, 2003, с. 4–5)

Зоологи (Стрельников и Танасийчук) решили остаться работать в этой части Гран-­Чако – ​слабозаселенного тропического региона с полупустынным ландшафтом в бассейне р. Парана, который частично захватывает территории Боливии, Парагвая, Аргентины и Бразилии, включая штат Мату-­Гросу. Этнографам же (Манизеру, Фиельструпу и Гейману) пришлось отправиться дальше, на юг и восток Бразилии, так как в окрестностях Корумбы диких индейских племен не сохранилось. Гейман, будучи персоной независимой, вскоре отделился и следовал собственному маршруту. Каждого из пятерых исследователей ждали свои испытания и приключения.

14 июля 1914 г. Николай Танасийчук записал в своем дневнике: «В пять часов тро­нулись, поцеловались на прощанье с нашими. Тяжело расставаться после трех­месячной совместной жизни. К­огда-то и где увидимся?» (Танасийчук, 2003, с. 21).

«Индейцев тут гораздо больше, чем обыкновенно думается даже бразильцами»

Манизер и Фиельструп занялись исследованием жизни, быта и обычаев коренного населения Бразилии. Всего они посетили семь индейских племен: кадиувео, терено, файя, шаванты, каинганги, гуарани, ботокуды. Имея отличную академическую подготовку, молодые ученые обстоятельно подходили к работе.

Генрих Манизер собирал лингвистические материалы, изучал языки индейцев, составлял глоссарии; искал экспонаты для этнографических коллекций, включавших оружие, украшения, предметы культа и быта. Как музыкант, он особенно интересовался музыкальными традициями индейцев, а будучи художником, в течение всего путешествия зарисовывал увиденное. Эти рисунки, являющиеся ценным иллюстративным дополнением к результатам исследований, дошли до наших дней. Сохранились и фотографии, сделанные Манизером во время пребывания среди индейцев, на которых запечатлены бытовые сцены, виды селений, природа Бразилии.

В первые месяцы путешествия этнографы успешно работали на территории племен кадиувео, терено и файя. А потом случилось непредвиденное.

«Июль – ​середина зимы в южном полушарии, а зима – ​сухое и жаркое время года, и на бескрайних равнинах все выгорает. Деревья здесь теряют листву не от холода, а от недостатка влаги. Солнце пронизывает их голые ветви, тени прозрачны, и весь пейзаж окрашен нежно-­серым цветом, на котором яркими пятнами выделяются цветущие безлистные деревья – ​розовые, желтые, белые. Повсюду заросли карагуаты, родственницы ананаса, травы из семейства бромелиевых. Ее листья порой достигают человеческого роста; у них острые края, а поверхность покрыта множеством мелких кривых шипов, изогнутых во всех направлениях. Впрочем, это не единственные колючие растения – ​впиваются в тело шипы кактусов, цепляются шипы ватного дерева, режут кожу побеги бамбука. Без длинного и тяжелого тесака-­мачете ходить невозможно.
Зато на склоне горы, у сбегающего каскадами ручья тень и зелень. Здесь растут увешанные растениями-­эпифитами пальмы, тянутся к небу фикусы и древовидные папоротники. Жизнь бьет ключом – ​нужно только внимательно присмотреться, чтобы увидеть ее. Манизер пишет: „Сидишь не двигаясь в тиши; вдруг зажужжит над головой среди зелени колибри и сядет, помахивая хвостиком, поворачивая головку и попискивая, – ​такой маленький, что кажется, что он сидит далеко, а между тем он тут, в двух шагах; или неуклюжая кукушка пиайя, с красивым длинным хвостом, ныряет маленькими прыжками в листве; или, скрипя горлом, прилетит тукан на плодовое дерево и, блестя оранжевой грудкой и желтым носом, примется шелушить плоды, косточки которых, хлопая по листьям, летят на землю. Попугаев стреляли мы «прямо из дому». Звери настолько еще не привыкли к новому врагу – ​человеку, что тропы их проходили у самых жилищ, и раз в лунную ночь мы были разбужены тапиром, проскакавшим у самого лагеря“» (Танасийчук, 2003, с. 20)

30 октября 1914 г., возвращаясь из индейского поселения, этнографы с целью сэкономить деньги и время приобрели два индейских каноэ («однодревки»). В письме к родным Манизер писал: «Пришлось изобрести новое судно – ​связать две однодревки. Сами мы сели в левую лодку, коллекции поместили в правую, туда же и наш багаж <…> Выехали при луне» (СПбФ АРАН. Ф. 985. Оп. 1. Д. 70. Л. 51).

Таким образом, погрузив в связанные лодки имущество и собранные за несколько месяцев работы материалы, Манизер и Фиельструп начали сплавляться по тихой реке Парагвай. На второй день «сильный дождь заставил остановиться», но вскоре путешественники продолжили путь. Неожиданно налетел шквал, каноэ перевернулись, и практически все их вещи утонули: фотоаппарат, ружье, одежда, а также собранные коллекции и полевые дневники.

В Санкт-­Петербургском филиале Архива РАН хранятся машинописные копии 27 писем Г. Г. Манизера к родным, отправленные им во время экспедиции (Ф. 985. Оп. 1. Д. 70). Являясь дневником путешественника, письма примечательны еще и тем, что предназначались всей семье, в том числе младшим братьям и сестре, поэтому написаны так, чтобы не напугать детей, а заинтересовать их рассказами об экзотических местах и удивительных приключениях старшего брата.
Так, в одном из писем Генрих подробно описывает события в день своего рождения, 21 сентября: «В день моего 25‑летнего юбилея утром после завтрака мы пустились в новые места на Таруму́ [район и город в Бразилии, штат Сан-­Паулу]. С нами два быка с индейцами и негритенком. По дороге питались великолепным чураско [аналог гриля или барбекю] из жирного мяса (во время полдневной остановки в соседстве кактусов, бромелий и зонтикообразных акаций). В первый раз увидел я цикаду на свободе – ​как аэроплан она пролетела и села против меня, поворачивая огромные глаза, с таким же гудением снялась и скрылась в зелени. … по дороге встречались убегающие страусы и скачущие олени (косули или лани). Одна лань подпустила нас совсем близко – ​шагов на двадцать, вышла на тропинку и, с любопытством подняв голову и поставив уши, смотрела в нашу сторону…» (СПбФ АРАН. Ф. 985. Оп. 1. Д. 70. Л. 44–45)

Потери были велики, но главное – ​они остались живы, а значит, путешествие продолжалось. Исследователи вытащили лодки, продали их в ближайшей деревне и на вырученные деньги добрались до базы экспедиции в селении Барранку-­Бранку вблизи Корумбы, где они оставили паспорта.

Поскольку результаты полугодовой работы были утрачены, этнографы приняли решение вернуться и повторить все сначала. Но оставшихся денег на двоих было недостаточно, и они бросили жребий, кому продолжить работу в индейских племенах. Выпало Манизеру.

В личном фонде Г. Г. Манизера в СПбФ АРАН хранятся также более 90 рисунков, выполненных им во время экспедиции (Ф. 985. Оп. 1. Д. 2–50). Их можно разделить на три группы: географические – ​виды городов и местностей, в которых побывал ученый; зоологические и ботанические – ​зарисовки местных животных и растений с многочисленными комментариями автора; этнографические – ​портреты представителей коренного населения Бразилии.
Портреты местных жителей, в том числе детские, выполненные с большим художественным мастерством, передают не только внешние данные, но и характеры персонажей. Практически на всех портретах указаны имена «натурщиков» и даны некоторые сведения о них. К примеру, портрет Жоао Помбароша снабжен следующим комментарием автора: «лиловато-­черный, когда улыбается, губы прижимает к выступающим, ровным и совершенно белым зубам, и растянутые глаза блестят белками» (СПбФ АРАН. Ф. 985. Оп. 1. Д. 28; см. также: Файнштейн, 1977)

В письме от 25 ноября 1914 г. он осторожно сообщил родным о задержке с возвращением: «Возвратиться домой хочется, очень, но пути, вероятно, все закрыты – ​посмотрим еще. Целую всех крепко – ​придется еще пробыть месяца два не видав вас всех – ​не чаял, что так надолго закачусь. Спешу с письмом, т. к. сейчас отсюда уезжает Фиельструп в Buenos Ayres, чтобы ликвидировать наши дела здесь – ​на дороге обратно в Европу мы с ним встретимся. Еще раз целую всех. Я пожирел, поздоровел, говорят, и хоть бы ­чем-нибудь поболел, как ни в чем не бывало» (СПбФ АРАН. Ф. 985. Оп. 1. Д. 70. Л. 56).

После отъезда Фиельструпа в конце декабря 1914 г. Манизер остался в Бразилии один – ​и не на два месяца, как он писал домой, а еще на восемь!

Об этих обстоятельствах он сообщил Радлову в письме от 2 февраля 1915 г.: «… поневоле останусь у дикарей до получения подкрепления из Петербурга. Письмо и ответ идут три месяца, так что до 1 мая мое пребывание в лесу обеспечено. Все сделанное до сих пор, сознанные ошибки, постигнувшие неудачи и несчастия (крушение лодок на р. Парагвай) дали мне, надеюсь, достаточную опытность, особенно по части языка и всякого рода превратных переводов и истолкований.

«СТРАННОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ» В письме домой Генрих Манизер описал, по его словам, «странное приключение», в результате которого этнографы лишились не только имущества, но и собранных научных материалов:
«Погода была ясная, хотя тучки и набегали. Когда поверхность реки стала гладкой, мы выехали на ее середину, дабы использовать течение. Поднялся ветерок, река вдруг стала желтой, и побежали белые гребешки. Стали грести к берегу – ​до него далеко, а волны все сильнее и выше, вот-вот захлестнут однодревку.
Повернули по ветру, кричим друг другу – ​удирать от волн, но куда. Все выше и все скорее, шумные желтые, они заливают с кормы. Лодка поворачивается то вправо, то влево – ​едва сил хватает держаться вдоль реки. Но вот Ф. ­что-то крикнул – ​я оборачиваюсь назад – ​волна набежала, и сразу вся лодка полна желтой воды – ​быстро стала спускаться – ​мы в другую, но все сооружение сразу перевернулось вверх дном.
И вот мы среди реки, под нами вверх дном однодревки, и волны катятся через головы так, что едва передохнуть успеваешь. Кругом качаются на волнах горшки, гамаки, мешочек с биноклем, луки, весла, мой словарь языка теренов, вывалившийся из кармана пальто; корзины – ​работа индейцев – ​тяжелых вещей (как аппарат, книги, дневники, рисунки в портфеле), разумеется, мы не видели. Понемногу расстояние все увеличивается между предметами, лодки скрипят на скреплении – ​лопнуло одно, лопнуло другое – ​я на одной, Ф. на другой. С каждой волной однодревку вертит, и карабкаешься по ней под водой. Я попробовал плыть без лодки – ​куда, сапоги так и тянут вниз. <…>
Наконец мы продрогли и решили ­что-нибудь предпринимать – ​бросить вещи и спасать шкуры. После изрядных усилий правый берег стал ближе, и наконец я увидел, что Ф. с радостным лицом пошел по дну, таща лодки (одна цепь между ними еще осталась).
Вытащив лодки на берег, мы долго лежали в мокром тростнике под ветром и дождем – ​нас колотило, как в лихорадке. Очухавшись, пошел проведать лодку – ​в одной из них чудом уцелело ­что-то из коллекций chavantes [шаванте, или шаванты – ​одно из индейских племен Бразилии], но ничего другого не было и в помине» (СПбФ АРАН. Ф. 985. Оп. 1. Д. 70. Л. 52–53)

Вообще говоря, индейцев тут гораздо больше, чем обыкновенно думается даже бразильцами, очень равнодушными к ним, когда они не угрожают пожарами и смертями. Присланные деньги … я хочу использовать, если понадобится, на увеличение коллекций ботокудов и на путешествие к kaingang’ам в шт. Парана [штат на юге Бразилии, граничащий со штатом Мату-­Гросу], а затем уже буду думать о возвращении. <…> Желаю всего хорошего и был бы очень признателен, если бы Вы или Л. Я. [Штернберг] вспомнили бы обо мне и наградили бы советом и инструкциями – ​это важнее денег» (СПбФ АРАН. Ф. 142. Оп. 1 (до 1918 г.). Д. 70. Л. 148).

Оставшись один, Манизер исследовал три племени индейцев: каинганги, гуарани и ботокуды, причем у последних он прожил полгода. Его ботокудский дневник будет опубликован только век спустя (Соболева, 2016).

Из Петербурга – ​в Петроград

Время шло. Коллекции были собраны – ​встал вопрос о возвращении домой. Известно, что Музей антропологии и этнографии выделил и отправил Манизеру средства на продолжение исследований, однако получить их возможности не представилось. 

За время полуторагодовой «экскурсии» студентов по Южной Америке в мире произошли глобальные события – ​началась Первая мировая вой­на.

Как восприняли эту новость товарищи Манизера по экспедиции, можно понять из разговора Ивана Стрельникова и Николая Танасийчука: «– Беда, Никола! Европа сошла с ума… Немцы вторглись в Бельгию, наши дерутся с ними в Восточной Пруссии. А все сообщения из России помечены ­каким-то сербским городом „Петроград“ – ​вы слышали о нем ­когда-­нибудь? – ​Так это же Петербург, Митрич! Вот – ​петитом – ​меточка о переименовании. А здесь – ​нечто для нас: „Сообщение с Европой если не прервано, то очень затруднено“» (Танасийчук, 2003, c. 33–34).

Так что отбывали путешественники в экспедицию из Петербурга, а вернуться им пришлось в Петроград; уезжали вместе, а возвращались поодиночке, кто как сумел. Конечно, из дома им оказывалась поддержка как от Музея антропологии и этнографии, так и от отдельных персон. В итоге четверо путешественников – ​Стрельников, Танасийчук, Фиельструп и Манизер (Гейман остался в Америке по собственному выбору) – ​вернулись в Россию к концу 1915 г. Все собранные материалы и коллекции были также успешно доставлены в столицу.

План Манизера добраться домой через Владивосток не осуществился. 2 октября 1915 г. он выехал из Ла-­Платы в Ливерпуль и 6 ноября прибыл в Петроград – ​город был переименован 31 августа 1914 г. по указу императора Николая II вследствие антигерманских настроений, царивших в то время в обществе.

«А на кафедре молодой человек рассказывал не совсем обыкновенные вещи»

Итак, Манизер, молодой, но уже опытный, полный сил и устремлений, только что вернулся из Южной Америки, не подозревая, что жить ему осталось всего полтора года. Или, учитывая свой­ственную ему высокую производительность работы, правильнее было бы сказать: целых полтора года.

Что он успел сделать за это время? По возвращении домой он, как и другие участники экспедиции, занимался обработкой привезенных материалов, которые пополнили коллекции нескольких музеев Петрограда и Москвы, включая Музей антропологии и этнографии и Зоологический музей Академии наук, а также музей Московского университета.

8 декабря 1915 г. Генрих Манизер выступил в Русском антропологическом обществе при университете с докладом «Каинганги Сан-­Пауло по наблюдениям на месте в 1914–1915 гг.». Текст доклада с приложенным иллюстративным материалом сохранился. Изображения включают составленную ученым карту расселения индейских племен в штате Мату-­Гросу, его собственные зарисовки, а также собранные им рисунки индейцев (СПбФ АРАН. Ф. 46. Оп. 1. Д. 84).

«Специалисты очень высоко оценили результаты экспедиции – ​ведь только в Музей антропологии и этнографии поступило почти восемьсот предметов, собранных у индейцев, а в Музей антропологии Московского университета – ​более двухсот. При этом собраны они были у племен, зачастую слабо изученных, вещей которых не было не только в русских, но и в иностранных, даже южноамериканских музеях. <…> Огромен был и зоологический материал. Стрельников и Танасийчук писали Штернбергу: „Всего мы привезли 16 ящиков коллекций (43 пуда) по зоологии, этнографии, ботанике“ <…> К­ое-какой зоологический материал привез и Манизер» (Танасийчук, 2003, с. 229–230)

13 мая 1916 г. Русское географическое общество (РГО) устроило специальное заседание, посвященное этнографическим результатам экспедиции, на котором Стрельников, Фиельструп и Манизер доложили о проделанной работе (Танасийчук не смог присутствовать). Наряду с остальными участниками экспедиции Генрих Манизер был удостоен серебряной медали РГО.

Двумя днями позже о мероприятии сообщила газета «Новое время»: «В эту пятницу аудитория Императорского географического общества была битком набита публикой. <…> На экране был отброшен диапозитив с ­какими-то голыми людьми, а на кафедре молодой человек рассказывал не совсем обыкновенные вещи. <…> В самом деле, интересно уже то, что трое русских молодых людей – ​И. Д. Стрельников, Ф. А. Фиельструп и Г. Г. Манизер – ​все на вид юноши взяли да поехали в Парагвай и Бразилию. <…> Они не только „собирались“ ехать в Америку, но и в самом деле осуществили эту идею, туманящую головы миллионов читателей Майн-­Рида. Взяли да и поехали. <…> что они, действительно, решительные и смелые, доказывает их одинокая жизнь в тропических лесах целыми неделями и месяцами среди населения, которое ходит все еще голое, стреляет из луков и целый день проводит на охоте за дикими зверями» (Меньшиков, 1916, c. 5).

По возвращении из экспедиции Манизер также подготовил несколько статей, которые были опубликованы в 1916–1917 гг. в разных изданиях: «Ботокуды (боруны) по наблюдениям во время пребывания среди них в 1915 г.», «Русские студенты в Южной Америке»; «Индейские впечатления», «Из путешествия по Южной Америке в 1914–1915 гг.».

Особняком стоит его статья «Музыка и музыкальные инструменты некоторых племен Бразилии», где приведены записи нотных текстов местных мелодий, наблюдения песенных и танцевальных традиций, а также выполненные автором рисунки и фотографии музыкальных инструментов (Манизер, 1918; СПбФ АРАН. Ф. 985. Оп. 1. Д. 1. Л. 1–20).

Отдельная заслуга ученого – ​подготовка монографии «Экспедиция академика Г. И. Лангсдорфа в Бразилию (1821–1828)», где он обстоятельно описал деятельность и результаты работы своего предшественника. Фактически Манизер открыл для мировой науки Первую русскую экспедицию в Южную Америку. Книга эта, однако, была опубликована лишь в середине прошлого века (Манизер, 1948).

«ЗАПОЗДАЛЫЙ ДОЛГ АКАДЕМИИ» «Самым продуктивным последний предреволюционный год стал для Манизера. Он не теряет ни дня, из-под его пера выходит буквально фейерверк блестящих работ. <…> И в этом году он делает самое большое свое открытие. Он открывает экспедицию Лангсдорфа.
Все месяцы жизни у ботокудов Манизер помнил о находке в Национальном музее Рио-де-­Жанейро, о таинственной, будто без следа исчезнувшей русской экспедиции. Теперь он просматривает витрины Музея антропологии и этнографии, роется в фондах, перелистывает книги поступлений и обнаруживает добрую сотню предметов с этикеткой „Лангсдорф“. Более того, в соседнем здании, в Зоологическом музее он видит эту этикетку на чучелах животных.
<…> Манизер работает скрупулезно и терпеливо, стараясь не поддаваться эмоциям. А их – ​предостаточно. Пожелтевшие страницы рассказывают о тяжких странствиях через девственные леса и земли воинственных индейцев по ощетиненным порогами рекам, о болезнях и опасностях, о смерти одного из участников экспедиции и о бесконечно печальном конце самого Лангсдорфа. Человек огромных знаний и неукротимой энергии, он много месяцев пре­одолевал тропическую лихорадку, но в конце концов она победила его, лишив памяти. <…> Он прожил еще двадцать шесть лет, но так ничего и не вспомнил о величайшем достижении своей жизни.
И вот, наконец, Манизер ставит последнюю точку и пишет короткое предисловие о том, как была написана книга. Он кончает его словами: „Напечатание ее – ​запоздалый долг Академии забытому ее члену“.
Долг этот Академия платила долго, книга вышла в свет только в 1948 году. Но и в рукописи, лежащая в архиве, она была подобна ядерному запалу, вызывающему цепную реакцию. Первые основанные на ней доклады и статьи были опубликованы … уже в 1926–1929 годах. Затем отыскиваются все новые материалы, число публикаций нарастает лавиной. В бразильской прессе пишут о „новом открытии Бразилии в русских архивах“, выходят многочисленные статьи и книги, посвященные Первой русской научной экспедиции в Южную Америку – ​таково теперь ее научное название» (Танасийчук, 2003, с. 232–234)

Через год после возвращения домой Генриха ждало новое и последнее «странное приключение», которое закончилось трагически. В конце 1916 г. он был призван в действующую армию, а весной отправлен на румынский фронт. Летом 1917 г. Генрих Манизер умер от сыпного тифа. Ему не исполнилось и 28 лет.

При содействии Академии наук брат погибшего Матвей Манизер вывез его тело и похоронил на семейном участке Казанского кладбища в Царском Селе.

В газете «Речь» 7 июля 1917 г. был опубликован некролог: «“Вольноопределяющийся дивизионный метеоролог Генрих Генрихович Манизер скончался 21 июня в Румынии от сыпного тифа”. Такова краткая телеграмма, полученная только что родственниками покойного. Для всех, знавших этого молодого разностороннего и высокоодаренного человека, кончина его – ​потеря невознаградимая. <…> Как грустно сознавать … что подававшая такие огромные надежды жизнь кончилась и что труды его, подготовлявшиеся при таких благоприятных данных, так и остаются незаконченными…» (СПбФ АРАН. Ф. 985. Оп. 1. Д. 72. Л. 1, 2).

Вероятно, Генрих Манизер был из тех людей, о которых писал Редьярд Киплинг, – ​измеряющих расстояния секундами:

«И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, –
Земля – ​твое, мой мальчик, достоянье.
И более того, ты – ​человек»! *

Сам Манизер в письме к родным от 22 апреля 1915 г. напишет: «Невольно подводишь итоги и взвешиваешь, стоило ли ехать в такую даль. <…> Как бы то ни было, я теперь не жалею, что поехал, а когда вернусь – ​и подавно не стану жалеть. Правда, расчеты были все неудачны – ​того, что хотел, не видал, зато видел много такого, о чем и не мечтал. <…> Приехав, буду ­куда-нибудь пристраиваться – ​довольно, кажется, погулял. Будьте здоровы, будьте веселы, а ныне немножко завидуйте мне». **

*Перевод С. Я. Маршака. 

**СПбФ АРАН. Ф. 985. Оп. 1. Д. 70. Л. 69.

Литература:

Лукин Б. В. Из материалов русской научной экспедиции 1914–1915 гг. в Южную Америку // Латинская Америка. 1977. № 1. С. 158–189.

Манизер Г. Г. Из путешествия по Южной Америке в 1914–1915 гг. // Природа. 1917. № 5–6. С. 620–660. 

Манизер Г. Г. Экспедиция академика Г. И. Лангсдорфа в Бразилию (1821–1828). М., 1948. 180 с.

Меньшиков О. М. Письма к ближним. (Антиподы. – Победа без пулеметов) // Новое время. 1916. № 14435 (15/28 мая). С. 5.

Соболева Е. С. Г. Г. Манизер – участник Второй русской экспедиции в Южную Америку 1914–1915 гг.: бразильский дневник. СПб.: МАЭ РАН, 2016. 605 с.

Соболева Е. С. Письма Г. Г. Манизера из экспедиции в Южную Америку (1914–1915) как этнографический источник // Материалы полевых исследований МАЭ РАН. Вып. 18 / отв. ред. Е. Г. Федорова. СПб.: МАЭ РАН, 2018. С. 187–204.

Танасийчук В. Н. Пятеро на Рио Парагвай: док. повесть. М., 2003. 253 с.

Файнштейн М. Ш. Письма и рисунки Г. Г. Манизера в Архиве АН СССР // Латинская Америка. 1977. № 3. С. 166–174.

Автор и редакция благодарят администрацию Санкт-Петербургского филиала Архива РАН за разрешение использовать архивные материалы из его фондов